Чёрная вдова - Светлана Логинова Страница 20

Шелковников поднял стопку:

— Как это по-эстонски сказать — на здоровье? Не обессудь, всю жизнь живу в Эстонии, но ничего кроме «здравствуйте» и «до свидания» не знаю. Да нам, нарвитянам, это и не надо было никогда. Сейчас начали гнобить — учите язык, а то без работы останетесь. Мне-то это не грозит, я всегда при работе. А вот молодежи нашей туго приходится.

Кстати, расскажу тебе одну прикольную историю. Был у меня знакомый из интеллигентной питерской семьи — Роман Маркович, который во время блокады попал в Эстонию, и назад в город на Неве ни его самого, никого из семьи так и не пустили, заявив, что «хромает» пятый пунктик, хотя он к этому пунктику не имел отношения… Что такое этот пресловутый пятый пункт анкеты, ты знаешь? Вижу, что нет. Национальность. Думали, что Роман Маркович — еврей.

Родион подкинул в камин несколько чурбаков.

— Кому-то из вологодских плебеев досталась их просторная квартира и шикарная библиотека. Работал я когда-то с этим человеком, пока меня не посадили за решетку за смертельный случай на моем участке. Я горным механиком на шахте был в то время, Роман Маркович работал в научно-исследовательском институте, бывал у нас на шахте часто. Интересный, хочу сказать тебе, человек. Многое порассказывал мне о жизни. Так вот, родная сестра его матери — молодая балерина — оказалась году в сорок втором за границей, в Германии. После окончания войны она так и не смогла, а может, не захотела, вернуться в Союз. Получив хорошее воспитание и классическое балетное образование, она была востребована в разных балетных труппах. И пошла судьба ее носить по странам и весям. В последние годы она, уже старая женщина, жила до самой смерти в Америке, но поначалу, как рассказывал Роман, пригнали ее в Германию, и она к концу войны уже свободно говорила на немецком. Неожиданно, уже в сорок пятом, случилось ей оказаться в Англии, причем в высшем обществе, на банкете для особо избранных. Приемы у знати для нее были не в новинку, потому что ее — молодую, красивую и талантливую, с удовольствием принимали у себя сливки немецкого общества, и она спокойно и комфортно чувствовала себя в такой обстановке — всегда была готова поддержать любой разговор, рассказать смешную историю.

Но в Англии, на этом приеме, сложилась особая ситуация. И дело вовсе, как ты, вероятно, догадался, не в чопорности английской знати или в напористости американских дипломатов и генералов, тоже приглашенных в честь победы над Германией на банкет, а в самом элементарном — в незнании английского языка. Наша балерина знала по-английски лишь два-три десятка коротких бытовых фраз, да и те, за исключением «привет» и «меня зовут…», мгновенно испарились из ее очаровательной, но совсем неглупой головки. И тут к ней подходит капитан военно-воздушных сил Ее Величества королевы Британии и спрашивает: отчего это такая изумительно красивая девушка пребывает в гордом одиночестве и почему она не произнесла ни единого тоста в честь союзников — американцев и англичан? Балерина с трудом поняла капитана и, путая английские и немецкие слова, объяснила бравому пилоту, уже нетвердо державшему равновесие в силу обилия выпитого, что она — не американка и не англичанка, а русская.

«О! — В восторге воскликнул капитан. — Вы здесь — единственный представитель вашего героического народа, поэтому вы просто обязаны произнести тост в честь союзников от имени страны, победившей фашизм. Я вам сейчас напишу этот тост». И, отыскав клочок бумаги, быстро нацарапал недлинную фразу, посоветовав балерине прочесть ее пару раз, чтобы не запнуться, когда надо будет произносить эту фразу перед большой публикой.

Оставив девушку одну, пилот стремительно направился к устроителям банкета и сообщил, показав на нашу балерину, что она русская и хочет сказать тост в честь страны-победительницы — Советского Союза.

Лица бывших союзников по антифашистской коалиции, с удивлением узнавших, что среди них находится русская девушка, которая была представлена им как молодая, подающая надежды балерина из Германии, застыли в почтительном молчании.

Наша красавица встала и, испытывая некоторую неловкость от того, что впервые в жизни читает тост по бумажке, набрала в легкие побольше воздуха, медленно выдохнула его и, стараясь не запутаться в чужом почерке, произнесла написанное.

В зале вместо аплодисментов воцарилась гробовая тишина. Дамы опустили глаза в бокалы, словно отыскивая там залетевшую муху, лица мужчин сначала окаменели, а затем запылали гневом. Один из английских генералов что-то быстро бросил двум нижестоящим по чину военным, и те, подхватив под руки уже еле стоявшего на ногах капитана ВВС, вывели последнего с банкета.

Видя растерянность балерины, на помощь ей поспешил один более-менее знакомый поклонник ее таланта, который, давясь от смеха, смешанного со смущением, и уговаривая не переживать о случившемся, перевел ей содержание тоста, который звучал приблизительно так: «Мудаки и придурки, выпьем же за Россию… твою мать!»

Родион Александрович наполнил Эдварду очередную стопку, оставив свою почти нетронутой, вытер салфеткой губы и сказал:

— Как думаешь, к чему я рассказал тебе эту историю? А к тому, что языки все-таки надо знать. Не только чтобы не попасть в такую ситуацию, но ради самоуважения. Вот ты, насколько мне известно, свободно, без акцента, говоришь и по-эстонски, и по-русски. Хочешь знать, кто сказал про твой эстонский? Да нет, не он, — улыбнулся Родион Александрович, показывая глазами на второй этаж, где находился Валек. — Ты, я вижу, парень серьезный. Об этом мне тоже говорили.

— Кто же это вам рассказал обо мне? — не выдержал Эдвард. Голова немного кружилась от выпитого. Ему было лестно, что с ним на равных разговаривает человек, о котором не только в Нарве, но и в Таллине ходят легенды. Родион был известен в Эстонии как один из самых жестких лидеров преступного мира. О нем курсировали слухи как о человеке непререкаемого авторитета, решительном, расчетливом и дальновидном. Эдвард знал от своих знакомых из боксерского клуба, что они мечтают попасть под крыло к Родиону, но он тщательно отбирает себе ребят, которые изучают у него в группах все виды стрелкового оружия, взрывное дело, самбо и экстремальную езду на машинах любой марки. А тут Шелковников сам пошел навстречу, без всяких намеков и заявлений со стороны Эдварда!

— Хочешь знать, кто мне о тебе доложился? Ну… — протянул Родион Александрович, — скажем так — твои таллинские знакомые, кому можно доверять. Имена, не обессудь, пока не скажу. — И быстро перевел разговор в другое русло. — Мне нужна твоя помощь. Сразу скажу, что ты почти ничем не рискуешь, а деньги получишь хорошие. У тебя ведь, насколько мне известно, отец недавно умер, а мать без работы. И тетка родная в Нарве небогато живет. Так что выходит — ты единственный кормилец в семье. У Чекана, я знаю, ты зарабатываешь негусто. Он скупердяй… Сам живет в дерьме, как свинья, — в доме пусто, деньги спускает на девок да на пойло в кабаках в то время, как жена жилы рвет с ребенком-инвалидом. И при этом Чекан считает, что так и другие должны жить — пить, трахаться, истязать своих баб. Короче, мурло он. Ты для него — раб. Он как нажрется, так орет, что всех вас, если что, раком поставит — урежет вам заработки, потому что вы — рабы и готовы лизать ему задницу за кусок хлеба. Знает, скотина, что в Нарве с работой плохо. Ну да ладно, черт с ним. Я лучше сейчас введу тебя немного в курс дела, чтобы не было непоняток, а тебе решать: или ты продолжаешь работать за гроши, или я плачу тебе аванс пятьсот баксов сразу после нашего разговора, и еще пятьсот — потом, когда дело будет сделано.