Меч Аллаха - Александр Щелоков Страница 2

— Ты больше ничего не хочешь?

— Нет, только пить.

— Заключенным воды не привозили, — сообщил охранник.

— А если человек хочет пить?

— Ты не человек.

— А кто?

— Не знаю, может маймун. Обезьян, который еще не стал человеком.

— Как определяется, кто человек, а кто нет?

— Очень просто. Кто здесь у нас любит Текехана-туркменбаши, тот человек. Кто не любит — маймун или еще хуже.

— Значит, мне и прокурор не положен?

— Тебе зоопарк положен. Отвезут в Ашгабад, посадят в клетку. Будут людям за деньги показывать. Напишут табличку — «Маймун, который не любит великого туркменбаши». Прокурор туда сам придет со своими детьми. Показать им тебя.

Вечером Андрея перевезли из отделения в зиндан и втолкнули в полутемный подвал. Дверь узилища была огромной и толстой. Помещение, которое превратили в темницу, строили при советской власти под бомбоубежище на случай войны. Конечно, войны атомной. Долбить в такую дверь кулаком и выбить из нее звук было просто невозможно.

Тусклая лампочка — двадцать пять свечей, не более, — была спрятана в углубление кирпичной стены и закрыта металлической решеткой. В камере царил полумрак. Ни нар, ни другого вида лежаков в узком помещении не было. Видимо, начальство зиндана считало подобные вещи излишеством, без которого заключенные в состоянии обойтись. И они обходились.

Некоторое время Андрей стоял у двери, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку, который вонял застарелыми запахами вокзального сортира. Наконец он разглядел в дальнем в углу двух человек. Один из них сидел на полу, держался правой рукой за левое плечо и негромко постанывал. Второй стоял рядом, прислонившись к стене в позе, которая не оставляла сомнений в серьезном настрое ее принявшего. Но скорее всего она извещала не о стремлении к нападению, а о готовности к защите.

— Сен кым? — по-туркменски спросил Андрея стоявший у стены. — Ты кто?

— Теперь и сам не знаю, — также по-туркменски ответил Андрей. — Все время считал себя человеком, а сегодня сказали, что обезьяна — маймун…

— Ты русский? Как зовут?

— Андрей.

— Я Мурад.

— Что с ним? — спросил Андрей и показал на сидевшего в углу.

— Это Дурды. Мой брат. Эти шакалы сломали ему руку.

— Давай посмотрим, что с рукой, — Андрей приблизился к сидевшему.

— Сильно болит? — спросил у него.

— Сильно, — сквозь зубы процедил тот и застонал. — У-у-у…

Андрею пришлось опуститься рядом на корточки. Он осторожно ощупал руку Дурды от локтя к плечу. Судя по распухшему и неестественно перекошенному плечевому суставу, у Дурды был вывих. С травмами такого рода Андрей уже сталкивался. Один раз плечо вывихнул рабочий, упавший с площадки буровой вышки. В другой это произошло с его другом, когда тот опрокинулся вместе с автомобилем. В обоих случаях суставы вправляли врачи, но Андрей ассистировал и хорошо запомнил, каких действий от костоправа требуют подобные ситуации.

— Слушай, — сказал Андрей, — тебе надо помочь.

— Ты доктор? — спросил Дурды, на миг перестав постанывать.

— Почти. Слесарь-гинеколог.

— А-а, — протянул Мурад понимающе. — Это хорошо. Тогда помоги брату.

— Немного боюсь.

— Почему? — спросил Мурад.

— Ему будет очень больно. Он заорет, а ты подумаешь, что я собрался его убить…

— Мне и так больно, хуже не бывает, — сказал Дурды. — Очень больно. Лечи. Буду терпеть.

Андрей осторожно ощупал его плечо.

— Плохо, Дурды. Как это тебя угораздило?

— Собака Огыз, — ответил за него Мурад. — Этот здоровый охранник.

Андрей улыбнулся: объяснение звучало забавно. Огыз значит бык. «Собака Бык» — просто здорово. Вроде немецкого «швайнехунд» — свиная собака. И оба определения, подумал Андрей, хорошо походили к бугаю-мордовороту, который втолкнул его в этот подвал.

Сустав Андрей вправил достаточно просто. Дурды не закричал: он просто отключился, выпав на миг вообще из всех ощущений. Его положили на пол, похлопали по щекам.

— Где я? — спросил Дурды, когда открыл глаза.

— Лежи, все в порядке, — успокоил его брат и тут же обратился к Андрею. — Я не спрашиваю, за что тебя сюда бросили. Все равно не скажешь правду. Но за что бы ты ни оказался в этой яме, спасибо тебе за помощь.

— Почему не скажу? Мне скрывать нечего. Я назвал президента кутакбаши. А значит, я изменник, враг народа и террорист.

— Какой же ты враг? — Мурад засмеялся. — Просто наш президент так велик, что ты дотянулся взглядом лишь до его колен или чуть выше.

— Ладно, Мурад, философия нам не поможет. Нужны другие решения.

— Какие? Подумал? — спросил Мурад. — Что думаешь делать?

— А что делают заключенные во всех тюрьмах? Пытаются сбежать.

— Хорошо сказал, — Дурды, все еще лежавший на полу, приподнял голову. — Только разве это можно сделать?

— Очень можно, — Мурад говорил о побеге как о деле решенном. — Войдет охранник, его надо убить. Взять оружие, выйти и убить остальных. Они свиньи, не жалко.

— Может, не стоит? — высказал сомнение Андрей.

— Может, не стоит, — без малейшего сопротивления согласился Мурад и тут же жестко, стараясь подавить любую возможность возражений со стороны Андрея, добавил: — Но очень нужно. — А чтобы русский не объяснил для себя его настойчивость неоправданной кровожадностью, пояснил: — Если эти шакалы останутся живы, моему брату — конец. Тебе тоже. Мне — обязательно.

— Все, — сказал Андрей. — Это мы решили. Теперь надо договориться, как будем действовать.

— Убивать буду я, — объявил Мурад.

— Почему? — спросил Андрей. Брать на себя убийство не хотелось, но испуг показывать тоже не стоило.

— Убивать змею нельзя доверять даже другу, его рука может дрогнуть.

— Хоп, — сказал Андрей. — Забито.

Вместе с Мурадом они обошли камеру, выбрали места, откуда удобнее всего напасть на охранника, и главное — сумели отделить из основания стены ослабленный сыростью кусок камня.

Дурды, следивший за их приготовлениями, заметил:

— Вы только не зарывайтесь. Он будет сопротивляться и может сильно поддать.

— В драке халву не раздают, — успокоил брата Мурад. — Мы к колючкам готовы. Прорвемся.

— Я знаю, — согласился Дурды. — Даже коза до Мекки дойдет, если волк не съест.

Волк их не съел. Облегчило задачу то, что Огыз по натуре был пиен — завзятый пьяница и, когда ввалился в камеру, еле держался на ногах.