Признание - Джон Гришэм Страница 2

— Половину жизни, — неожиданно быстро ответил Бойетт, будто ему приходилось произносить эту фразу по пять раз на дню.

Дана что-то записала и, подвинув к себе клавиатуру, набрала текст электронного письма: «Здесь сидит какой-то уголовник, который хочет с тобой поговорить. Готов ждать, сколько потребуется. По виду довольно безобидный. Сейчас пьет кофе. Постарайся освободиться поскорее».

Через пять минут дверь открылась, и из нее, вытирая слезы, вышла молодая женщина. За ней показался бывший жених, который умудрялся одновременно и хмуриться, и улыбаться. Они проследовали мимо Даны, не проронив ни слова, а Тревиса Бойетта вообще не заметили.

Едва за ними закрылась дверь, Дана повернулась к Бойетту.

— Одну минуту, — сказала она и скрылась в кабинете мужа, чтобы ввести его в курс дела.

Преподобному Киту Шредеру было тридцать пять лет, десять из которых прошли в счастливом браке с Даной, родившей ему троих сыновей. Уже два года Кит являлся настоятелем церкви Святого Марка, а до этого служил в одном из приходов Канзас-Сити. Отец Кита, уже вышедший на пенсию, тоже был лютеранским священником, и сам он с детства мечтал пойти по его стопам. Он вырос в небольшом городке возле Сент-Луиса, учился в местных школах и никогда не покидал пределов Среднего Запада, если не считать поездки в Нью-Йорк вместе с классом и медового месяца, проведенного во Флориде. Прихожане его любили, хотя порой бывали и неприятности. Самая большая произошла после снежной бури в прошлом году, когда он пустил бездомных на ночлег в подвал церкви. После того как снег растаял, кое-кто из бездомных решил задержаться, и городские власти вызвали Шредера в суд, обвинив в незаконном использовании помещения. Появившаяся в газете статья об этом его отнюдь не порадовала.

Вчерашнюю проповедь он посвятил прощению — тому, как Господь в своем бесконечном милосердии отпускает нам самые тяжкие грехи. Грехи Тревиса Бойетта действительно были ужасными. За совершенные преступления он наверняка заслуживал вечных мук и смерти, да и сам не сомневался, что недостоин прощения. Но ему было любопытно.

— К нам уже не раз заходили постояльцы «Дома на полпути», — сказал Кит. — Несколько раз я проводил там службу. — Они сидели в обитых тканью креслах в углу кабинета как два старых приятеля. В декоративном камине, украшавшем кабинет, «горели» декоративные дрова.

— Там неплохо, — заметил Бойетт. — Намного лучше, чем в тюрьме. — Он был довольно хилым, а бледность кожи свидетельствовала о том, что он редко бывал на солнце. Бойетт сидел, сжав худые колени и положив на них палку.

— А в какой тюрьме вы отбывали срок? — В руках Кита дымилась кружка с чаем.

— В разных. Последние шесть лет — в Лансинге.

— А за что вас осудили? — продолжал расспрашивать Кит, желая узнать побольше об этом человеке. Насилие? Наркотики? Возможно. С другой стороны, не исключено, что Тревиса осудили за воровство или уклонение от уплаты налогов. Он явно не походил на человека, способного причинить боль другим.

— Да обвинений было много, пастор. Всех даже не упомнить. — Он избегал смотреть священнику в глаза и разглядывал ковер.

Кит продолжал пить чай, изучая собеседника. Он заметил у того тик: каждые несколько секунд голова чуть отклонялась влево, а потом быстро возвращалась назад.

После довольно длинной паузы Кит, не выдержав, спросил:

— Так о чем вы хотели поговорить, Тревис?

— У меня опухоль головного мозга, пастор. Злокачественная, смертельная, неоперабельная. Будь у меня деньги, я бы продлил себе жизнь облучением, химиотерапией, в общем, обычными процедурами, и протянул еще десять месяцев, максимум год. Но у меня глиобластома четвертой степени, а это значит, что я — практически труп. Полгода или год — разницы, по сути, никакой. Меня не станет уже через несколько месяцев. — Будто подтверждая сказанное, опухоль дала о себе знать — Бойетт скривился, подался вперед и начал массировать виски. Дыхание стало прерывистым, и весь он, казалось, содрогался от боли.

— Мне очень жаль, — произнес Кит, понимая всю неуместность своих слов.

— Проклятая головная боль, — прошептал Бойетт, закрывая глаза. Несколько минут он боролся с болью в полной тишине. Кит беспомощно наблюдал за ним и поймал себя на мысли, что едва, по глупости, не предложил ему таблетку тайленола. Потом боль отступила, и Бойетт пришел в себя.

— Извините, — сказал он.

— Когда вам поставили диагноз? — поинтересовался пастор.

— Точно не помню. Может, месяц назад. Головные боли начались в Лансинге, летом. Сами понимаете, как там с медицинским обслуживанием, — поэтому никакой помощи мне не оказали. Когда меня выпустили и отправили сюда, то в больнице Святого Франциска провели обследование, просканировали мозг и нашли опухоль размером с яйцо. Причем слишком глубоко, чтобы оперировать. — Он сделал глубокий вдох и, выдохнув, выдавил первую улыбку. Слева вверху у него не хватало зуба, и на его месте зияла внушительная дыра. Кит подумал, что со стоматологией в тюрьмах тоже явно не все в порядке.

— Думаю, вам приходилось иметь дело с такими, как я, — произнес Бойетт, — кому осталось жить совсем недолго.

— Приходилось. При моей профессии это естественно.

— Наверное, эти люди очень серьезно задумывались о Боге, рае, аде и всем таком?

— Это действительно так. Это свойственно людям. Перед лицом смерти мы все размышляем о том, что нас ждет после нее. А вы, Тревис? Вы сами верите в Бога?

— Иногда — да, иногда — нет. Но даже когда верю, то сильно сомневаюсь. Вам легко верить в Бога, потому что вы прожили легкую жизнь. У меня совсем другой случай.

— Не хотите рассказать о своей жизни?

— Вообще-то нет.

— Тогда зачем вы сюда пришли, Тревис?

Снова тик. Когда он прошел, Тревис, окинув взглядом комнату, устремил взор на пастора. Они долго смотрели друг на друга не мигая.

— Пастор, в своей жизни я совершил немало плохого. Причинял боль невинным людям. Я не уверен, что хочу унести все это с собой в могилу.

«Наконец-то он решился, — подумал Кит. — Бремя совершенного греха. Муки тайной вины».

— Вам станет легче, если вы обо всем расскажете. Исповедь — лучшее начало.

— А это останется между нами?

— Обычно именно так и происходит. Но бывают и исключения.

— Какие исключения?

— Если после вашего рассказа я приду к выводу, что вы представляете угрозу для себя или окружающих, то тогда конфиденциальность может быть нарушена. Я могу предпринять шаги, чтобы защитить вас или кого-то еще. Словом, могу обратиться за помощью.

— Звучит не очень понятно.

— Напротив.

— Послушайте, пастор, я много грешил, но кое-что меня мучает уже несколько лет. Я должен с кем-то поговорить, а мне больше не к кому обратиться. Если я расскажу вам об ужасном преступлении, совершенном мной много лет назад, вы обещаете сохранить все в тайне?