Гилгул - Иван Сербин Страница 2

— Кого? Этого? Раненого? — В глазах шофера появился интерес. Он вновь посмотрел в зеркальце, затем озадаченно хмыкнул и качнул головой. — Физиономия знакомая, а так… Не, чего-то не припомню. Фельдшер оскалился, растянув напряженно губы:

— Он сейчас на себя и не похож. Весь кровью залит.

— А кто это? — быстро спросил шофер. — Артист, что ли, какой?

— Да уж, — недобро ухмыльнулся фельдшер. — Артист, б… Еще какой, на хрен.

— Да-а? Шофер собрался было приглядеться повнимательнее, но машина уже подъезжала к больнице, и ему пришлось сосредоточиться на дороге. Фургон ловко свернул в узкий проулок и покатил к белому, плоскому, как фанерный лист, больничному корпусу. Подогнав фургон вплотную к широким дверям приемного покоя, шофер нажал на тормоз и полез в нагрудный карман рубашки за сигаретами. Фельдшер выпрыгнул из кабины. Он собрался было захлопнуть дверцу, когда шофер, понизив голос, взмолился:

— Слышь, ну скажи, кто это, а? Я же теперь месяц мучиться буду, пока не вспомню… Фельдшер внимательно взглянул на него и ответил тихо:

— Потрошитель это, дупло.

— Да ты что-о-о?.. Шофер остался сидеть с приоткрытым ртом, забыв про сигарету. Фельдшер же покосился в сторону кузова, сплюнул на колесо, добавил зло:

— Лучше бы эту мразь вообще, на хрен, пристрелили. Кому-то откачивать его теперь, лекарства тратить… Он выматерился витиевато и смачно и быстрым шагом направился к приемному отделению. А шофер, пробормотав ошарашенно: «Ох ты ж, еж твою бога душу мать», уже не таясь обернулся и уставился на накрытое простыней тело.

* * *

«Вечерняя Москва» от 12 апреля, стр. 1 «Теперь мы знаем, как выглядят чудовища!» «Сегодня, 12 апреля, в результате тщательно спланированной совместной операции, следственно-оперативной группой МВД России и московским РУОПом был задержан один из самых кровавых маньяков-убийц последнего десятилетия — Баженов Олег Юрьевич, больше известный под прозвищем Московский Потрошитель… Средства массовой информации окрестили Баженова Потрошителем, так как „почерк“ его убийств в точности копировал „почерк“ пресловутого Джека-Потрошителя, действовавшего в конце прошлого века в Англии. Как известно, английский Потрошитель так и не был пойман. Московскому повезло меньше».

13 АПРЕЛЯ, ЧЕТВЕРГ, ДЕНЬ. СОН

12 часов 47 минут «ОБВИНЯЕМЫЙ: Я знаю, они ждут меня. Каждый раз это происходит почти одинаково. ВРАЧ: В смысле? О: Голоса. Они похожи на птенцов, вылупляющихся из яйца. Скорлупа трескается, потом в ней образуется крохотная дырочка, в которую начинают сочиться голоса. В: Чьи голоса? Кто разговаривает? О: Они — между НИМ и мной. „Ангелы“ — самая близкая аналогия. В: Значит, вы разговариваете с ангелами. Или я чего-то не понял? Убийца слегка повернул голову, взглянул на собеседника искоса, едва заметно дернул плечом. О: Боюсь, что вы ничего не поняли».

* * *

Саша Товкай хмыкнул и придвинулся к монитору. Сидящий рядом Костя Балабанов победно улыбнулся.

— Я же говорил тебе, это интересно, — сообщил он. Саша кивнул, разглядывая Баженова. Высокий, лицо тонкое, умное. Внимательные темные глаза. Говорит спокойно, даже с некоторым безразличием, словно и нет ему дела до сидящего напротив нервничающего врача. Баженов казался выше собеседника. Внутренне выше. Маньяк стоял у окна и, скрестив руки на груди, смотрел в небо над крышами домов. Он не поворачивался к врачу. Отвечал не заученно-монотонно, а выдерживал небольшие паузы, словно обдумывая ответ. Хотя это вполне могло оказаться притворством. Возможно, Баженов заранее обдумал линию защиты и теперь только «проигрывал» ее.

— Сколько ему дадут? — спросил Саша. — Если экспертиза установит, что он вменяем?

— «Вышак», — ответил Костя. — Тут даже апелляцию и прошение о помиловании подавать бессмысленно. Лоб зеленкой помажут — и к стенке. Костя Балабанов был приятелем Саши еще с институтских времен. Работал он на Петровке оперативником. Именно его группа вычислила и задержала «Потрошителя» вчера утром. Но до вчерашнего утра было полгода упорной работы. И в течение этих шести месяцев Костя дважды навещал Сашу. После первого убийства — с бутылкой водки и тремя месяцами позже — со стопкой фотографий. Хотел проконсультироваться с психиатром. Саша тогда дал ему несколько рекомендаций. А сегодня утром… Сегодня было особое утро. Нет, не так. Все началось ночью…

* * *

Ему снился омерзительный, липкий кошмар. Ему снилось, что он умирает. Ему снилось, что его пронзили мечом насквозь. Тело хранило рваное ощущение внезапной вспышки и сильного толчка, опрокинувшего на спину. Это клинок ударился о латы, но уже пройдя сквозь тело, на спине. В животе горел огненный шар боли, и приходилось изо всех сил стискивать зубы, чтобы не закричать. Шестым чувством Саша понимал — кричать нельзя. Вокруг раскинулась необъятная бархатистая ночь, прорезаемая дрожащими отсветами близких пожаров, метались длинные тени, и где-то высоко над головой били железными крыльями невидимые птицы. И орали в тысячи сорванных глоток, нестройно, но все равно страшно: «Цваот Га-Шем! Вейирду!!!» Странное слово «вейирду», звучавшее как мистическое заклинание или проклятие, пугало Сашу едва ли не больше, чем скорая смерть. Некто бесформенно-черный, облаченный в непривычные одежды, стоя на коленях, распевно тянул монотонный речитатив. Тянул противно, на непонятном отрывистом языке, со все нарастающей мощью. Саша различал даже не слова — обрывки слов: «Иегу… Элоки… Геефено…» Колыхалось влажное жаркое марево, от которого спина покрывалась потом. Сквозь душную пелену сна Саша вдруг осознал, что у него самый обычный приступ аппендицита. Надо растолкать Татьяну, чтобы вызвала «Скорую». Но сил поднять веки не было, а он задыхался, потому что боль забивала горло и сдавливала легкие. Саша только немо распахивал рот да сжимал скрюченными пальцами живот, комкая собственную плоть. Ему вдруг стало ясно — все. Его больше нет. Он уже умер. Ему больше не удастся проснуться. Татьяна откроет утром глаза, а он рядом — синий, холодный, с искаженным от боли лицом. Просто беда какая-то. В эту самую секунду из темноты вынырнул невесть откуда взявшийся телефонный звонок. Освобождающе-громкий, сумасшедше-реальный среди ирреального кошмара смерти. Саша вскрикнул и открыл глаза. Темнота мгновенно растаяла, но боль и телефонная трель остались. Он лежал на животе, неловко подвернув под себя руку и сжав кулак. Именно там, где кулак вдавливался в живот, и рождалась боль. А аппендикс ему удалили еще семь лет назад. Саша испытал невероятное облегчение, поняв, что это был всего лишь сон. Однако боль не пропала. А телефонная трель продолжала рвать предутреннюю тишину. Резкая и требовательная, призывающая немедленно вскочить и побежать, помчаться, ринуться… Саша сморщился. Рядом тихо и спокойно посапывала Татьяна. Вот же, не без зависти подумал он. На телефон ей плевать, на звонки в дверь, на шум, гам, топот. Не сон у человека, а сказка. Это хорошо. Значит, нервная система в порядке. Как раз в эту секунду Татьяна, не открывая глаз, сказала:

— Сашка, телефон звонит.

— Я слышу, — ответил он и перевернулся на спину. Затем зевнул и поежился, слепо вглядываясь в циферблат электронных часов. Зеленые цифры сливались в одно большое мутное пятно. Он потер глаза и еще раз посмотрел на часы. Без пятнадцати семь! А на улице темно еще. Странно. Наверное, Татьяна открыла форточку и задернула шторы, когда ложилась спать. Саша снова зевнул, сунул ноги в тапочки и, придерживая рукой ноющий живот, пошел в кухню. Телефон звонил и звонил не переставая. Ярко-красный, круглый чешский «клоп» стоял на обеденном столе. Он издевался, смеялся металлическим звоном и прихихикивал стальным затухающим эхом. Сволочной аппарат, что и говорить. Саша плюхнулся на табурет, — неосторожно плюхнулся, отчего ртутный шарик боли в животе колыхнулся снова, — снял трубку и промямлил: