Горгона - Валерий Бочков Страница 2

Последней реинкарнацией моего таинственного родителя стал хирург из Сальвадора. Он проходил стажировку в Склифе. Моя мама поскользнулась (да, была зима, январь) и с переломом очутилась в травматалогическом отделении. Как только она пришла в себя… ну и так далее. К тому времени история моего появления на свет стала приобретать вполне банальные очертания.

Фотографий его я не видела. Омара Шарифа, вырезанного из журнала «Советский экран» и вставленного под стекло, в учёт брать не будем. Впрочем, внешность моего отца определялась весьма простым арифметическим способом — вычитанием. Если из меня вычесть мою мать с её средне-славянской раскосостью и русой невзрачностью, то в остатке получалось нечто жгучее, карее и вороное. Даже на новый год я выглядела весьма загорелой. Православная кровь с материнской стороны (преимущественно, из Рязанских земель) приглушила смоляную масть моего папаши, но это не спасло меня от школьных прозвищ, обидных и не очень: Сажа, Ворона, Маугли и под конец — Кармен.

К десятому классу я на голову переросла мать, приучила себя не налегать на косметику; после нескольких неуклюжих опытов со сверстниками перестала обращать на подростков внимание и переключилась на более взрослую часть мужской популяции столицы. Наука эта не обошлась без шишек и синяков. Иногда в самом буквальном смысле.

В нашем дачном посёлке тем летом появился красавец на мотоцикле. Он снимал скворечник у Соломы — глухой старухи Соломатиной, что жила у дальней просеки. Её забор упирался в сосновый лес, за лесом лежало люцерновое поле, которое обрывалось песчаным утёсом в Истру. Река тут глубокая и быстрая. Говорят, прямо с этого обрыва лет десять назад бросилась какая-то доярка из соседнего совхоза. Тела доярки не нашли, причиной самоубийства стала — разумеется — несчастная любовь.

Мотоциклисту на вид было лет двадцать, может, чуть больше. Звали его волшебно — Алик Купер (настоящая фамилия выяснилась потом — Валиулин), он курил кубинские сигаретки «Монтекристо», короткие, без фильтра. От его кожанки воняло касторовым маслом, приторный гаванский дымок мешался с бензиновой вонью и одеколоном «Арамис» — ну как тут устоять, тем более, в пятнадцать лет.

Мы неслись через бор. Он гнал как маньяк. Старые сосны подступали к самой тропе, справа и слева мельтешили рыжие стволы. Дорога срывалась в бездну, а после снова летела в гору. Его «Урал» рычал, как истребитель, идущий на взлёт.

Остановились на опушке, в солнечных пятнах шустрила мошкара, пахло тёплыми иголками, был полдень. Движок «Урала» остывал и металлически цыкал. Алик Купер скинул куртку в ромашки. Расстёгивая молнию на джинсах, бросил мне через плечо — чего ждёшь, трусы снимай. Мне к трём на электричку успеть надо.

Я растерялась. У меня были месячные, к тому же никак не ожидала столь резвого развития наших отношений. Ладно, давай тогда в рот, — он ухватил меня за волосы. Я приблизительно представляла как это делается, но личного опыта тогда ещё не было. К тому же меня взбесила его бесцеремонность. Я предложила ему самому отсосать у себя. Купер остолбенел, открыл рот даже — у него оказались мелкие белые зубы, слишком много зубов, как у ископаемого земноводного ящера. Держа меня за волосы, Алик наотмашь ударил по щеке, и ещё раз — с другой стороны. После, схватив за воротник, разодрал до пупа мою блузку. Я рванулась вперёд, ногтями целилась в лицо. Он увернулся и ловко двинул меня в челюсть.

Очухалась я быстро, на опушке ещё стояла выхлопная вонь куперовского «Урала». Куда он меня завёз, я не имела ни малейшего представления. До посёлка добралась только под вечер. Губа распухла, на скуле наливался роскошный фингал. «Волейбольным мячом? — переспросила мать, — два раза подряд?»

Мне было плевать, что она не верит, меня трясло от ярости. Отомстить? Да, отмстить! Но как, как? Как отомстить, чтобы мерзавец-подлец-подонок на всю жизнь запомнил! Он запомнил — я хотела наказать его: тогда, наивная, я ещё не понимала, что месть — акт эгоистического характера и должна совершаться исключительно для себя. Эксклюзивно. Вроде мастурбации. А объект мести тут вообще имеет второстепенное значение. В акте мести гораздо важнее символизм. И, разумеется, личное удовольствие, а вовсе не инфантильное стремление кого-то проучить.

Я выждала две недели. Ночью пробралась на участок Соломатиной. Открыть калитку не составило труда, там даже не было замка, так, ржавая щеколда. Мотоцикл мерзавца стоял у входа в скворечник, где квартировал сам мерзавец. Окна не горели ни в доме, ни у квартиранта. Было свежо и безлунно. С озера тянуло болотной тиной, оттуда волнами накатывал лягушачий хор. Где-то рядом удушливо благоухали пионы.

Через грядки, давя спелую клубнику, прокралась к мотоциклу. Прислушалась. Лягушки заливались от души. Я вся состояла из восторженных мурашек и нервного битого стекла, острого и невероятно хрупкого. Металл мотоцикла ещё не остыл, он был тёплым, как живое тело. Трепетной рукой отвинтила крышку бензобака, в нос шибануло бензином. Сунула внутрь палец, бак был полон до краёв. Тут я замешкалась. Не только из-за почти физического ощущения точки невозврата — ровно до этого момента я могла тихо вернуться, оставив сюжет без изменений, — нет, упиваясь визуализацией мести, я небрежно упустила один важный нюанс. Мне нужна была тряпка.

Жизнь гораздо логичней, чем нам кажется. То, что мы называем случайностью, не более чем закономерность, которую у нас не хватает смелости или ума распознать. Моя дачная история, сделав полный круг, поймала себя за хвост.

Задрав подол платья, я быстро стянула трусы. Скрутила их жгутом, один конец сунула в бензобак. Другой конец, чиркнув зажигалкой, подожгла. Рыжеватый огонь лениво полез вверх, пахнуло палёной тряпкой. Перескакивая через грядки, я добралась до калитки. В этот момент за моей спиной грохнуло, точно кто-то с балкона уронил телевизор. Лимонная вспышка осветила кривой штакетник забора с моей крабьей тенью. Из тьмы выпрыгнули кусты сирени, стволы сосен грозно выпрямились и ушли в бездонную черноту.

Зрелище оказалось даже эффектнее, чем я ожидала. В бак «Урала» входит полтора ведра бензина. Почти двадцать литров. Я пряталась в кустах по ту сторону забора, когда из хибары выскочил голый Алик Купер. Следом в проёме двери показалась взъерошенная девица, тоже голая.

Бензин пылал синим огнём, бешеные языки взлетали выше вишнёвых деревьев. Мотоцикл в центре пылающего круга напоминал чёрный скелет какого-то жертвенного животного. Вокруг горела трава, горели грядки с клубникой, дымились мордатые пионы. Босой Алик метался, он кричал и матерился, умолял вызвать пожарных. Из дачи выползла сонная Соломатина, на старухе была белая ночная хламида и лыжная вязаная шапка с помпоном. Подруга Алика с интересом наблюдала за огнём. Она обмоталась простынёй как в бане и закурила.

Там, в кустах сирени, я впервые испытала полноценный оргазм.