Тайный агент Господа - Хуан Гомес-Хурадо Страница 19

— К моему удивлению и отчаянию, Конрой не заявил о случившемся в полицию. Изувеченный священник получил компенсацию, а калифорнийские врачи провели восстановительную операцию, пришив обе руки, хотя полностью вернуть им подвижность не удалось. Тем временем Конрой распорядился усилить охрану и оборудовал изолятор размером три на три метра. Там Кароский находился вплоть до своего побега из института. Беседа за беседой, один сеанс групповой терапии за другим Конрой терпел поражение, а Кароский постепенно превращался в того, кем стал теперь, — в чудовище. Я написал несколько писем кардиналу, подробно изложив историю. Ни на одно я не получил ответа. В тысяча девятьсот девяносто девятом году Кароский исчез из изолятора и совершил первое из доказанных убийств, прикончив отца Питера Селзника.

— До нас доходили слухи. Говорили, Селзник покончил с собой.

— Это не так. Кароский сбежал из своей комнаты, открыв замок шариковой ручкой, и клинком, который он тщательно наточил в уединении, вырезал Селзнику язык и губы, а также половой орган, заставив несчастного сжевать его. Селзник умирал три четверти часа, и никто ничего не заподозрил до утра.

— Что сделал Конрой?

— Официально он объявил происшествие «несчастным случаем». Конрой добился, чтобы это определение занесли в протокол, и заставил судью и шерифа графства вынести постановление о самоубийстве.

— И они согласились? Так вот легко и просто? — недоверчиво спросил Понтьеро.

— Оба католики. Предполагаю, что Конрой надавил на них, упирая на то, что долг истинно верующих — защищать честь церкви. Но на самом деле мой бывший шеф был смертельно напуган, хотя и не желал в том признаваться. Он видел, что разум пациента не поддается его усилиям и Кароски ускользает из-под его влияния, день ото дня обретая все большую самостоятельность. Тем не менее Конрой упорно отказывался доложить о трагических событиях в вышестоящую инстанцию, несомненно, из страха потерять свое место. Я снова и снова писал в архидиоцез, но меня не слышали. После убийства я говорил с Кароским. В нем не было ни тени раскаяния. И я понял, что изменения необратимы. Мы больше не понимали друг друга. Тогда я в последний раз говорил с ним. Если честно, то дикий зверь, запертый в четырех стенах, вселил в меня ужас. Кароский по-прежнему оставался в институте. В изоляторе установили камеры, позаботились о дополнительной охране. Так продолжалось до июня двухтысячного года. Однако как-то ночью он сбежал. Испарился без следа.

— А Конрой? Как он отнесся к побегу?

— Он был сражен. И запил по-черному. Через три недели печень не выдержала, он умер. Увы.

— Не драматизируйте, — откликнулся Понтьеро.

— Лучше не будем о нем. Исполняющим обязанности директора, пока искали подходящую замену, назначили меня. Ко мне архидиоцез доверия не испытывал. Вероятно, из-за моих постоянных жалоб на начальство. Я занимал должность один месяц, но сделал все, что мог, за это время. Быстро реорганизовал штат клиники, пригласив профессиональный медицинский персонал. Разработал новые программы для больных. Многие из новаций потом не нашли применения, но некоторые прижились, так что игра стоила свеч. Я отправил краткий отчет в ВИКАП ^[35] и старому знакомому из ФБР по имени Келли Сандерс. Психологическая характеристика подозреваемого, равно как и безнаказанное убийство отца Селзника, его встревожила, и он выписал ордер на задержание Кароского. Безрезультатно.

— Как, исчез и все? Бесследно? — удивилась Паола.

— Да, исчез бесследно. В две тысячи первом году возникло подозрение, что он объявился вновь, поскольку в Олбани произошло убийство с частичным расчленением. Но преступление совершил не он. Затем Кароского сочли мертвым, но, к счастью, сохранили его данные в компьютерной сети. Что касается меня, я нашел вакансию в благотворительной столовой в испанском Гарлеме в Нью-Йорке. Там я и работал вплоть до вчерашнего дня. Мой прежний шеф вновь призвал меня на службу. Полагаю, я опять стану армейским капелланом. Как мне сообщили, ряд фактов указывает на то, что Кароский вышел из тени спустя столько лет. И вот я здесь. Я привез вам архив, где собраны наиболее важные документы — из тех, что накопились у меня за пять лет, в течение которых я имел с ним дело. — Фаулер извлек из сумки увесистое досье толщиной сантиметров в пятнадцать. — Здесь есть распечатка электронной переписки относительно гормона, о котором я упоминал, расшифровки магнитных записей бесед с ним, газетная статья, где о нем идет речь, письма психиатров, отчеты… Все это в вашем распоряжении, dottora Диканти. Если вам что-то неясно, спрашивайте.

Паола потянулась через стол за документами. Открыв обложку солидного тома, она ощутила тревогу. К первой странице была прикреплена фотография: бледная кожа, прямые каштановые волосы, серые глаза. Кароский. Изучению феномена серийных убийц (пустой оболочки, лишенной чувств) Паола посвятила долгие годы и привыкла безошибочно распознавать эту черную пустоту в глубине глаз. Хищник, для которого убить — все равно что пообедать. Отдаленно этот взгляд напоминал взгляд белой акулы: глаза смотрят, но не видят. Мертвенные, жуткие в своей неподвижности, беспощадные.

И в зрачках холодных глаз отца Кароского она присутствовала — эта мертвая пустота, вызывающая озноб.

— Впечатляет, верно? — Фаулер отследил ее состояние. — В манере держаться, в выражении лица есть нечто такое… Нечто неуловимое. При беглом знакомстве это почти незаметно, но когда личность проявляется, если можно так выразиться, во всей красе, волосы встают дыбом…

— И захватывает дух, да, отче?

— Да.

Диканти передала фотографию Понтьеро и Бои. Они тотчас склонились над ней, разглядывая физиономию убийцы.

— Что страшнее, отец, оказаться лицом к лицу с угрозой физической расправы или посмотреть в глаза такому человеку и почувствовать себя объектом изучения, беспомощным и беззащитным, словно он представитель высшей расы и человеческие законы для него пустой звук?

Фаулер, не ожидавший подобного вопроса, взглянул на нее с глубоким удивлением:

— Полагаю, dottora, вы знаете ответ.

— На протяжении своей карьеры я лично встречалась с тремя серийными убийцами. Все трое внушили мне то самое чувство, которое я только что описала, и массу других, гораздо ярче и острее, чем вы или я когда-либо переживали. Но чувства лгут. Не следует забывать одну вещь, отче. Эти люди потерпели крах, они неудачники, а не пророки. Отбросы человечества. Они не заслуживают ни капли сочувствия.