Галили - Клайв Баркер Страница 19

Две души, древние, как свод небесный, спустились на морской берег в полдень много столетий назад. Они вышли из леса, который в те далекие дни простирался до самой кромки Каспийского моря, и сопровождал их дружный лай волков. Дремучие заросли были столь густы и пользовались столь дурной славой, что ни один здравомыслящий человек не осмеливался углубиться туда дальше чем на расстояние броска камня. Люди боялись не волков, обитавших среди деревьев, не медведей и не змей. Там царили иные порядки бытия, этот лес был создан не Богом, а другим существом, которому никогда не будет даровано прощение, существом, что стояло рядом с Создателем, как тень стоит рядом со светом.

Среди местных жителей ходило немало легенд об этих нечестивых созданиях, хотя их передавали друг другу лишь шепотом, при закрытых дверях. То были легенды о созданиях, что скрываются в древесных ветвях, заманивают детей в чащу и пожирают их, созданиях, которые сидят у зловонных болот и украшают себя внутренностями убитых влюбленных. И не было на побережье рассказчика, который даже под страхом самого жестокого наказания отказался бы украсить эти истории новыми подробностями. Легенды порождали легенды, еще более жуткие; неудивительно, что мужчины, женщины и дети, живущие на узкой полосе между морем и зловещей чащей, проводили свой недолгий век в постоянном страхе.

Даже в полдень, когда прозрачный воздух едва не звенит от жары, а небо сверкает, словно бок огромной рыбы, когда свет так ярок, что ни один демон не решится высунуть свою морду, страх царил повсюду.

Дабы убедиться в этом, читатель, присоединимся к четырем рыбакам, которые в тот день чинили сети на берегу, готовясь к вечерней ловле. Все четверо пребывали в крайнем беспокойстве еще до того, как волки завели свою песню.

Старшим из четверых был некто Кекмет, выглядел он лет на шестьдесят, хотя ему не исполнилось еще и сорока. Если на протяжении своей жизни он и знавал радость, она не оставила никаких следов на его обветренном, изборожденном морщинами лице. Он всегда был нахмуренный, на более приветливое выражение он был неспособен.

— Похоже, ты задницей думаешь, — процедил он, обращаясь к самому молодому из четверых, юноше по имени Зелим, который в свои шестнадцать лет уже успел потерять жену — свою двоюродную сестру, умершую от выкидыша. Зелим заслужил отповедь Кекмета, заявив, что раз здесь, на побережье, жизнь так тяжела, не лучше ли им собрать свои пожитки и поискать счастья где-нибудь в другом месте.

— Нам некуда идти, — сказал юноше Кекмет.

— Мой отец как-то был в Самарканде, — возразил Зелим. — Он рассказывал, что этот город похож на чудесный сон.

— Это и был сон, — вступил в разговор еще один рыбак, работавший рядом с Кекметом. — Если твой отец и видел Самарканд, то только во сне. Или спьяну ему померещилось.

Сказав это, мужчина, которого звали Хасан, взял кувшин с местным, скверно пахнущим алкогольным напитком из кислого молока, к которому он регулярно прикладывался в течение дня. Он жадно отхлебнул, и струйки вонючей жидкости потекли по его засаленной бороде, а затем передал кувшин четвертому мужчине, которого звали Бару. По сравнению со своими костлявыми односельчанами Бару был чудовищно толст и вспыльчив. Он шумно отпил из кувшина и поставил его рядом с собой. Хасан не стал требовать свой кувшин обратно. Он знал, что с Бару лучше не связываться.

— Мой отец... — снова начал Зелим.

— Никогда не ездил в Самарканд, — перебил старик Кекмет, и его недовольный тон ясно давал понять, что он не желает возвращаться к пустому разговору.

Но Зелим был полон решимости защитить репутацию своего покойного отца. Он горячо любил Зелима Старшего, который утонул четыре весны назад, когда внезапный шквал опрокинул его лодку. Сын не сомневался в том, что все рассказы отца о бесчисленных красотах Самарканда были правдой.