Пасифик-Хайтс - Пол Харпер Страница 19

Мартен Фейн дремал, то просыпаясь, то опять уплывая в сон, и ощущал за подкладкой дремоты убаюкивающий шум несущегося сквозь ночь автомобиля.

Ему семь лет, он в машине, один на заднем сиденье. Кантри-радио играет «Помоги мне прожить эту ночь». Впереди мама прильнула к отцу, папа держит руль и одной рукой обнимает маму. За окном, не отставая, бежит восковая техасская луна, то скользя над равниной, поросшей мескитовыми деревьями и кактусами, то пролетая над далекими темными силуэтами невысоких гор Кэддо.

Мама подпевает, ее голос едва слышен на фоне музыки. Папа что-то шепчет ей на ухо, та тихо смеется, целует его в шею. Мартену нравится наблюдать за родителями в такие минуты, их фигуры совсем близко, почти сливаются. Даже в свои семь лет он понимает, какая это красивая пара, как они молоды, как им весело жить. Мама, папа и он — самые счастливые люди на свете.

Мама оборачивается посмотреть на сына. Мартен притворяется спящим, видя сквозь ресницы размытый овал лица. Мама протягивает руку и треплет его по ноге мимолетным жестом. Как он ее любит!

Мать отворачивается, Мартен сонно наклоняет голову набок и переводит взгляд на луну, злодейку луну.

В салон машины ударяет свет фар встречного грузовика.

Мартен пришел в себя через три месяца. Он плакал. Во всей вселенной ничто не могло погасить его раскаяние: ведь в последнюю минуту он притворился спящим, не протянул маме в ответ руку. Такое раскаяние горше самого горького горя.

Господи!

Фейн посмотрел в темноту, уничтожившую границу между сном и реальностью, поднялся с постели, накинул халат и прошел по сводчатому коридору в кабинет.

Он страдал осознанными сновидениями — хотя некоторые полагали их даром свыше, — и именно с этого сна у него все и началось. Сам Фейн считал свои видения расстройством. Да и сон этот — вовсе не сон, а поразительно яркое воспоминание.

Целых девять лет после автокатастрофы Мартен был чужим самому себе, неприкаянным мальцом, чью память о первых семи годах жизни отняла восемнадцатиколесная фура, в клочья разорвавшая машину родителей. Остались лишь осколки воспоминаний о матери, о том, как он ее любил, скорее даже не память о реальном человеке, а острая ностальгия, которая сильнее самой памяти. Почти забытые голоса и лица сводили его с ума. Может быть, это всего лишь навязчивое желание? — временами спрашивал он себя. Столкновение впустило в сердце душевный голод и неприкаянность, а вместо воспоминаний оставило не поддающуюся описанию тоску — ее невозможно утолить, от нее некуда скрыться. Авария стала его родовой травмой. Другого прошлого у него не было.

Но Мартен знал, что это неправда, поэтому вырванный из жизни кусок прошлого не давал ему покоя. Вся биография родителей вместилась в несколько мгновений памяти-сновидения, и подрастающий мальчик провел немало времени, пытаясь отпустить от себя женщину, похлопавшую его по ноге в последние минуты своей жизни.

Фейн подошел к столу и налил воды из стеклянного графина. Опустился в кресло, подальше от света, и стал медленно пить.

В шестнадцать лет, откуда ни возьмись, появились потрясающе яркие осознанные сновидения. Каждую ночь детство, как паводок, проникало в сознание — сто ночей подряд. Разум жадно пил вернувшиеся назад воспоминания, словно от них зависела жизнь. Сцены были наполнены живыми подробностями, такими отчетливыми, пронзительными и желанными, что Мартен нередко просыпался в исступлении и не мог идти в школу.