Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон Страница 17

Ничего… Сколько было энергии, сколько бравады, и вот теперь – ничего. Шел июль 1890 года, и прошло почти шесть месяцев с того дня, когда Конгресс США проголосовал за проведение Всемирной Колумбовой выставки в Чикаго, но сорок пять членов совета директоров выставки все еще так и не приняли решения о том, в каком месте города она должна быть построена. При голосовании в Конгрессе, когда ставкой на кону была гордость города, весь Чикаго, казалось, пел одним голосом. Его эмиссары похвалялись перед Конгрессом, что город выделит больший по размерам и более подходящий для устройства выставки участок земли – по сравнению с тем, что в состоянии предложить Нью-Йорк, Вашингтон или любой другой город страны. Однако теперь каждый район Чикаго настаивал на расположении выставки именно внутри его границ, и ожесточенные споры претендентов завели решение этого вопроса в глубокий тупик.

Комитет по вопросам отведения земли и строительства выставки, неофициально и не привлекая внимания публики, обратился к Бернэму с просьбой дать оценку участкам, предлагаемым для размещения выставки. С той же осторожностью и осмотрительностью комитет заверил Бернэма и Рута, что именно они, вне всяких сомнений, будут возглавлять архитектурное проектирование и строительство выставки. Для Бернэма каждая потерянная минута была подобна краже из и так уже предельно ужатого фонда времени, которым он располагал на устройство выставки. Окончательный закон о проведении выставки, подписанный президентом Бенджамином Гаррисоном, устанавливал 12 октября 1892 года Днем Посвящения ^[66] в честь знаменательного момента, произошедшего четыре столетия назад, когда Колумб впервые увидел Новый Свет. Формальное открытие, однако, откладывалось на период до 1 мая 1893 года для того, чтобы дать Чикаго больше времени на подготовку. Но даже и при таком раскладе Бернэм понимал, что бо́льшая часть выставки должна быть завершена ко Дню Посвящения, то есть к 12 октября. Значит, в его распоряжении оставалось всего двадцать шесть месяцев.

Один из друзей Бернэма, Джеймс Элсворт, состоявший в совете директоров, был настолько удручен и обеспокоен создавшейся ситуацией, что в середине июля во время своей деловой поездки в Мэн по собственной инициативе заехал в Бруклин, штат Массачусетс, в офис к Фредерику Лоу Олмстеду ^[67], чтобы попытаться убедить того приехать в Чикаго и оценить предлагаемые для строительства выставки земельные участки и, возможно, взять на себя проектирование выставочного ландшафта. Элсворт надеялся, что мнение Олмстеда – разработанный тем ландшафтный дизайн Центрального парка в Нью-Йорке обеспечил ему репутацию непревзойденного мастера – подтолкнет к принятию решения.

То, что именно Элсворт решился на такой шаг, имело определенное значение. Изначально он не был уверен даже в том, что Чикаго вообще следует претендовать на проведение Всемирной выставки. Он согласился войти в совет директоров исключительно из опасения, что устроители выставки ради того, чтобы удовлетворить непритязательные ожидания северо-восточной части страны, устроят «простую выставку в соответствии со смыслом, который несет в себе это слово». Он был уверен, что город в обязательном порядке должен защитить свою гражданскую честь организацией мероприятия, невиданного доселе в мировой истории, но эта цель, как он видел, ускользала из цепких рук Чикаго с каждым движением часовых стрелок.

Он предложил Олмстеду заплатить за консультации тысячу долларов (примерно тридцать тысяч долларов по сегодняшнему курсу). Это были его собственные деньги, и официальных полномочий на то, чтобы нанять Олмстеда на выполнение такой работы, у него не было, но эти два обстоятельства Элсворт Олмстеду не раскрыл.

Олмстед от предложения отказался. Архитектурным проектированием выставок он не занимался. Более того, он сомневался, что найдется кто-либо, кто за оставшееся время сможет честно выполнить такую работу. Для того чтобы разработать необходимые ландшафтные эффекты, требуются не месяцы, а годы, даже десятилетия. «Я всю свою жизнь обдумываю отдаленные во времени эффекты и всегда приношу им в жертву моментальные успехи и рукоплескания, – писал он. – При планировании Центрального парка мы решили не думать о результатах, которые могут быть реализованы раньше, чем через сорок лет».

Элсворт настаивал на том, что задуманное городом Чикаго было намного более грандиозным, чем даже Парижская выставка. Он изобразил Олмстеду картину города мечты, спроектированного выдающимися американскими архитекторами, который по своим размерам будет как минимум на треть больше, чем Парижская выставка. Элсворт заверил Олмстеда, что, согласившись помочь, он сделает так, что его имя будет упоминаться среди создателей одного из величайших художественных творений этого века.

Слегка смягчившись, Олмстед сказал, что должен подумать, и согласился снова встретиться с Элсвортом через два дня, когда тот вернется из Мэна.

* * *

Олмстед все-таки обдумал предложение и уже начал видеть в экспозиции представившуюся ему возможность достичь того, к чему он долго и упорно стремился, но результаты такого стремления ни разу его не удовлетворили. Его карьерный рост обеспечился за счет незначительных, но систематических и постоянных результатов; он отказался от бытующего в свое время убеждения о том, что ландшафтная архитектура является просто своего рода амбициозным садоводством, и стал убежденным приверженцем идеи, что это не что иное, как отдельное течение среди изящных искусств, полноправная сестра живописи, скульптуры и градостроительной архитектуры. Олмстед ценил растения, деревья и цветы, но не за их индивидуальные свойства, а скорее за цвета и формы, которые они придают палитре. Обычные клумбы раздражали его. Розы переставали быть розами: они становились «вкраплениями белого и красного, видоизменяющими массы зелени». Его раздражало, что только некоторые люди, кажется, способны понять эффекты, которые он создавал так долго и с таким трудом. «Я проектирую и вижу перед собой тщательно и без спешки созданную аллею; чувствую ее мягкий, деликатный, задумчивый характер; форму рельефа, скрывающую диссонирующие элементы, и, наконец, дополняю проект подходящей растительностью». Слишком часто, однако, он, «возвращаясь на это место через год, находил все, сделанное им, в совершенно непригодном состоянии». А почему? А вот почему: «Моя жена буквально влюблена в розы»; «мне подарили несколько крупных норвежских елей»; «я испытываю слабость к белоствольным березам – такое дерево росло во дворе дома у моего отца, когда я был ребенком».