Убойная линия. Крутые меры - Илья Бушмин Страница 17

– А проснулся, глядь, мусора! И такой опа: «Куда я попал? Где я?». Вот дебил!

– Чмо тупорылое!

– Ахаха!

Гопник, посмеиваясь, снова покосился в сторону арки. И успел заметить, как бабулька угомонилась и махнула в их, гопников, сторону. И амбалы направились прямо туда. На детскую площадку. Гопник перестал смеяться. Но его соседи не унимались.

– Мне Кабан эту хрень рассказал! А он сам, приколите, у участкового был и слышал эту тему. Там мусора с него тоже все валяются!

– Ахаха!

Горшков и Клюкин, а это были они, подошли к лавочке, и тогда смеяться перестали все. Троица уставилась на незнакомцев. Клюкин взмахнул удостоверением.

– Полиция. Кто из вас Шнобель?

Молчание было им ответом. У Клюкина после вчерашней истории все еще болела нога, и настроение у опера было прескверное. Он шагнул к самому, на вид, наглому гопнику и властно приказал:

– Встал, руки поднял.

Гопник действительно был дерзкий, потому что вместо послушного выполнения приказа сплюнул и прогудел:

– Это с хера?

– Я те сказал, лапы в гору!

Клюкин влепил подзатыльник нахалу. Тогда тот решил не играть с судьбой и повиновался. Как только Клюкин принялся шарить по его карманам, сидящий посередине – а это и был Шнобель собственной персоной – резко сорвался с места и задал стрекача.

– Антоха!

Оба опера рванули следом. Гопники на лавочке развернулись, чтобы было лучше видно шоу, и принялись улюлюкать. За кого именно они болели, секретом ни для кого не являлось, но оперов только подзадоривало.

– Шнобель, беги! Давай, ну! Вали! Покажи козлам!

Горшков оказался резвее. Он почти догнал Шнобеля и уже растопырил пальцы, чтобы ухватить его за одежду, но Шнобель увернулся. Горшков с разбегу плюхнулся на землю. Гопники на импровизрованной трибуне разразились радостным свистом.

– Молодчик! Ааа, красава!

Шнобель резко поменял движение, но разъяренный Клюкин, которому боль в ноге придавала сил, разгадал маневр и изменил траекторию одновременно с ним. Через секунду Клюкин прыгнул на Шнобеля и повалил его на землю.

– Скотина, я тебе побегаю! Нна!

Он уже скручивал задержанному руки и выуживал из кармана наручники, когда подковылял Горшков. Его щека была разодрана. Та же самая, которой и вчера пришлось несладко. Карма, что поделаешь. Горшков, трогая щеку, посмотрел на лицо Шнобеля. И, в первую очередь, на его выдающийся нос с горбинкой.

– Твою мать, – зло заворчал Горшков на напарника, будто тот перед ним в чем-то провинился. – «Кто из вас Шнобель?». А по его шнобелю, что ли, непонятно?

Клюкин был занят, чтобы реагировать. Он прошелся по карманам Шнобеля. И с радостной улыбкой выудил, как фокусник из шляпы, трофей. Спичечный коробок. Внутри – сухая трава. Та самая трава.

– Егорыч, ты глянь на это! Чтоб я сдох!

– Чтоб ты сдох, – согласился нахохлившийся Шнобель. И тут же получил подзатыльник.

Допросная убойного отдела была занята коллегами. Пришлось спускаться к коллегам из разбойной линии на этаж ниже и занимать их комнату для допросов. Запихнув внутрь Шнобеля, Горшков и Клюкин провели короткий взаимоинструктаж.

– Короче, так, – Горшков был на адреналине, предвкушая победу. – Я сейчас захожу и начинаю его обрабатывать. Минут через пять ты подключаешься. Ты будешь злым, я добрым.

– Это почему? Я и так все время злой.

– Рожа у тебя такая, чувак.

– Да свою посмотри.

– Нет, – отрезал Клюкин. – Сегодня добрым буду я. И зайду первым. Не забывай, это я его догнал.

Горшков издал ехидный смешок.

– Догнал. Повалил на землю. Назвал скотиной. Нашел наркоту. И после этого ты добрый? Как ты можешь быть добрым при таких раскладах, Антох? Побойся бога.

Клюкин аргументов в свою пользу не нашел, а потому заявил:

– Давай просто сделаем это.

И шагнул в допросную.

Шнобель сидел и хмуро и недобро сопел, показывая, что сотрудничать с противником не собирается. Клюкин расположился напротив и принял смиренный и чертовски понимающий лик.

– Ну что, Шнобель? Доигрался? Анаши у тебя только коробок. Мелочь, базара нет. Но учитывая, что ты на условке за наркоту, проблемы тебе гарантированы, чувак. Не встал на путь исправления и все такое.

– Это не на продажу, – огрызнулся Шнобель. – Для себя. Для этого, как его, личного потребления.

– Да хрен с ней, с травой. Главная твоя проблема сейчас – не трава. Главная твоя проблема – тот амбал за дверью.

Шнобель нахмурился.

– Это который с тобой был?

Клюкин входил в роль: он грустно покачал головой, выражая сочувствие Шнобелю и поражаясь злодеяниям Горшкова.

– Однажды он забил человека до смерти. На моих глазах. Никогда этого не забуду… Его из ментуры выпереть хотели, закрыть даже. Но у него подвязки. Папа генерал. Прикинь? Короче, ему все можно. А я даже пожаловаться на него не могу. Потому что у чувака – папа генерал. – Клюкин с сочувствием вздохнул. – Я и сейчас-то еле уговорил его, чтоб он первым к тебе не полез. Потому что не хочу снова видеть, как он делает это с ни в чем не виновным человеком. Но… блин, пойми, чувак. Мои руки связаны.

Шнобель сглотнул.

– И… И что мне делать?

Кюкин пододвинулся, внутренне ликуя.

– Расскажи мне про Фролова. Все, что знаешь. И я тебе помогу. Уговорю его. Ну и само собой, закрою глаза на наркоту.

Шнобель колебался. И перед тем, как принять решение, мрачно и подавленно, но все же с надеждой промолвил:

– Хорошо. Но вы… вы можете пообещать мне кое-что? Пожалуйста.

– Конечно, брат. Не вопрос. Что?

Шнобель снова заколебался. Даже дольше, чем следовало. Подался вперед, заставляя тем самым и Клюкина податься ему навстречу. И тогда тихо, но со звенящим издевательством в голосе, осведомился:

– Ты не мог бы поцеловать меня в задницу? Чуток. Вот немного поцеловать и все. Один поцелуй. Без языка. Пожалуйста.

Клюкин замер с разинутым ртом, не веря в такое чудовищное вероломство. Сначала кровью налились его глаза. Затем все лицо. А потом он сорвался с места, опрокинув стул, и налетел на Шнобеля с ревом:

– Ах ты тварь! Убью!

Горшков пил кофе из пластикового стаканчика. Услышав грохот и вопли за дверью, он поперхнулся и пролил жижу себе на грудь. Но когда расслышал клюкинское «Сука, я порву тебя!», то забыл обо всем на свете и поспешил разнимать дерущихся.

– Придурок, ты же должен был быть добрым!