Темные дороги - Тони О'Делл Страница 17

Я судорожно проглотил картошку. Ее щедро сдобрили чесноком. Вкусно потрясающе.

– Это отец так ее назвал, – пояснил я. – Так звали какую-то девчонку из «Хи-Хо» [17], когда он был мальчишкой. Ее фото, по-моему, еще и печатали на разворотах журналов. Типа папашина первая любовь.

Опять я говорил вполне серьезно, а Келли засмеялась. Поднесла бутылку ко рту и дунула в горлышко. За коричневым стеклом мелькнул язычок.

Снова мне стало жарко. На этот раз не накатило волной, разогрев шел медленно. До меня дошло, что у нас – светская беседа.

– А откуда взялось имя Эсме? – спросил я.

– Так звали модель и любовницу одного из моих любимых художников. Французского импрессиониста.

Келли подняла палец, показывая, чтобы я ее подождал, и выскользнула из комнаты. Вернулась с огромной сверкающей книгой. Положила ее передо мной и принялась перелистывать страницы, пока не наткнулась на иллюстрацию, представляющую небрежно написанную картину с цветами в вазе, бутылкой вина и артишоком. Села на свое место и занялась пивом.

Я из вежливости смотрел на картину.

– Похоже на Пьера Боннара, – высказался я наконец.

От изумления она даже рот приоткрыла. До этого я такое видел только в плохих телешоу.

– Ты знаешь, кто такой Пьер Боннар?

– Само собой.

– У тебя был замечательный преподаватель по изобразительному искусству?

– У меня вообще не было учителя по этому предмету. Преподавание завершилось в третьем классе.

Она отставила пиво, нахмурилась.

– Поверить не могу. Как они посмели выкинуть из программы историю искусств? Давно к ней подбирались. У них якобы средств нет. Наглость какая. На новую футбольную форму и штабель видео с экранизациями классики деньги нашлись. Теперь дети могут смотреть «Моби Дика». Читать необязательно.

Я уж не стал ей говорить, что про китов в нашей школьной библиотеке есть только один фильм. «Освободите Вилли». Просто удивительно, до чего близко к сердцу она принимает книги и искусство. Знаю, она закончила какой-то супер-пупер заумный колледж, про который у нас никто не слыхал, так как у них нет приличной футбольной команды. Хоть бы она не оказалась из тех интеллектуальных снобов, что несут культуру в массы, а массам остается только жадно внимать, пока они мечут бисер.

Мне захотелось высказать ей это и посмотреть, не выйдет ли она из себя окончательно. Вдруг захочет меня треснуть. Тогда я окажу сопротивление. А она будет биться в моих объятиях и звать на помощь. А я заткну ей рот. Она постарается меня укусить, и я засуну ей пальцы в глотку. Глубже и глубже, пока не захлебнется и не упадет на колени. Тогда я поверну ее спиной к себе и прижму лицом к ее любимому камню.

– Это меня ужасно огорчает, – продолжала Келли. – Готова прямо сейчас отправиться домой к школьному инспектору, пусть изворачивается, придумает что-нибудь в свое оправдание.

Кровь гудела у меня в ушах, я ее почти не слышал. Руки под столом делали что-то не то, и я украдкой на них взглянул. Оказалось, я до того их стиснул, что побелели костяшки. Я с усилием разжал пальцы. Показались ссадины, оставшиеся с той ночи, когда Эмбер трахалась со своим хахалем. С дурачком, который бежал на выстрелы, а не от них. За одно за это следовало расстрелять его пикап. Для меня это было бы ОПРАВДЫВАЮЩЕЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО.

Я моргнул. Эти два слова появились в том месте, где только что было лицо Келли. Я еще раз моргнул, и слова исчезли.

Она смотрела прямо мне в глаза, и на мгновение мне показалось, что она прочла мои мысли. Я судорожно сглотнул. Надеюсь, лицо мое не покрылось потом.

– Никто не выкидывал изобразительное искусство, – признался я. – Занятия были факультативные.

– Ах, вот как. – Она смущенно улыбнулась. – А почему ты на них не ходил?

– Факультатив совпадал с часами самоподготовки.

Келли отпила еще пива.

– Тогда откуда ты знаешь, кто такой Пьер Боннар?

Я сцепил дрожащие руки. Ничто так не болит, как царапины, которые тебе нанес человек. За исключением разве что человечьего укуса. Папаша меня как-то укусил. Правда, я укусил его первый. Мама сказала, что изо всех детей я один прошел стадию, когда все грыз.

– У мамы был набор открыток с репродукциями, которые ей достались от ее мамы, – объяснил я. – А та их получила на память от Чикагского института искусств. Мама ведь из тех мест. И в самом начале набора был «Стол, накрытый в саду» Пьера Боннара.

– Так ты знаком с его творчеством? – спросила она горячо.

– Я знаком с его открытками.

Горло ее колыхнулось, еще порция пива проскользнула по пищеводу. Я старался не отрывать глаз от альбома.

На первый взгляд то, что показывала мне Келли, было куда хуже маминой открытки. Репродукция на открытке была залита теплым зеленым светом, мазки были мягкие, небрежные, на скатерти виднелась яркая розовая полоса; за такой стол я бы сам охотно сел вместе с Джоди.

Картина из альбома представляла темный угол комнаты. Окно распахнуто, день на дворе, но в комнате полумрак. Ослепительно белые цветы кажутся искусственными, восковыми. Бутылка открыта, в ней полно буроватого вина. Но по-настоящему меня озадачил артишок. Контуры его остроконечных листьев были обведены черно-синим, и на кончике каждого было красное пятнышко, такое яркое, что казалось мокрым.

Присмотревшись, я понял, почему мне картина не понравилась поначалу. От нее мурашки по телу бежали, но поэтому-то она и была лучше. Наверное, куда сложнее сделать так, чтобы зритель напугался, глядя на артишок, чем показать солнечный сад во всей красе.

– Мне нравятся импрессионисты, – сказал я.

И сразу же пожалел об этом. Ведь надо же будет развить мысль. Я порылся в голове. Как бы чего не ляпнуть. Ведь каких-то пару минут назад я считал, что импрессионизм – это когда Дейн Карви изображает Росса Перо [18].

– Мне кажется, их не интересует, как выглядят предметы на самом деле, – запустил я пробный шар. – Их заботит, что почувствует зритель, глядя на данный предмет.

Она улыбнулась мне. Улыбка была прекрасная, она шла из сердца, а не из головы, смеялись не только губы, но и глаза, я будто задел в Келли струну, которой прежде никто не касался. Я твердо знал это (понятия не имею откуда), и хотя меня не оставляло желание надругаться над ней физически, ковыряться в ее душе я бы не стал.

– Да ведь это определение импрессионизма, – мягко выговорила она.