Тоннель - Туве Альстердаль Страница 17

Точь-в-точь как тогда, внезапно осенило меня, когда внизу в туннеле работали полицейские и до нас наверх доходили их голоса — бормотание, распространявшееся по трубам, или дымоходам, или еще каким неизвестным нам в этом доме полостями пустотам.

Я открыла дверь на лестницу, ведущую в подвал. Даниель находился где-то в задней его части, по коридору гуляло гулкое эхо его возмущения.

It’s closed, cordoned, shut down. Do you understand? Geschlossen. You can’t go in there, how did you even get in? ^[9]

И следом бормотание второго, гораздо глуше, они говорили, перебивая друг друга. Теперь я узнала этот голос. Робкий, запинающийся, то и дело сбивающийся на немецкий. Голос старого садовника.

Entschuldigung, Ich wollte nicht… aber die Katze… ^[10]

Старик говорил о кошке, о том, что она проскользнула внутрь, потому что он оставил дверь приоткрытой. Он просил прощения, это его вина. А потом он не нашел кошки или она уже успела удрать. Ему не следовало спускаться в туннель, теперь ему ужасно за это стыдно и он просит прощения. Да, он видел заградительную ленту. Я представила, как Даниель машет лентой перед его лицом.

— Мы не можем допустить, чтобы посторонние шастали туда-сюда по дому, out of control ^[11] и вынюхивали здесь внизу бог знает что. Подвал находится под нашей ответственностью, вы это понимаете? Our responsibility.

— Я не хотел… Ich wollte nur sehen… ^[12] Это было так давно. В последний раз я был в туннелях еще ребенком.

Они не понимали друг друга, говорили вразнобой, перебивали друг друга. Я медленно спустилась вниз. Ощущение головокружения, когда надо мной вновь сомкнулись подземные своды. Прохладный неподвижный воздух. Дышать им стало теперь труднее.

— Что здесь случилось?

— Ну наконец-то! — воскликнул Даниель. — Скажи, ты говорила этому человеку, что ему можно свободно разгуливать по дому в наше отсутствие?

— Нет, конечно, я ему такого не говорила, но ведь ничего страшного не произошло…

Старик оперся на тачку. Свет карманного фонарика в его руке освещал их с Даниелем наискосок и снизу, от чего лица мужчин почти целиком пребывали в тени.

— Он говорит, что искал кошку. — Я сделала последний шаг вниз, очень осторожно, потому что едва различала землю под ногами. Потом прошла вперед и успокаивающе положила ладонь на руку садовника.

— Ничего, — обратилась я к нему по-немецки, — мой муж просто разволновался.

— Черт побери, здесь, внизу, не было никакой кошки, — перебил меня Даниель. Я бы не сказала, что он кричал, но его голос гремел и эхом отскакивал от каменных стен. — Она сидела возле двери в подвал и мяукала. Я решил проверить, как она проникла внутрь, и обнаружил, что дверь в старую прачечную, или что там раньше было, приоткрыта, прямо в сад. Через нее кто угодно мог попасть к нам в дом.

— Я сама дала ему ключ от нее, — сказала я, пытаясь поймать взгляд Яна Кахуды, но тот стоял, отвернувшись от меня и глядя во мрак. — Должен же он иметь свободный доступ к водопроводу, если собирается приводить в порядок наш сад.

— Он пытается попросить прощения, — добавила я. — Все это время он только и твердит об этом и еще, что он очень сожалеет, что спустился сюда.

Бормотание Яна Кахуды не прекращалось, просто его извинениям было трудно пробиться сквозь возмущенные вопли Даниеля. Старик говорил о туннелях, о том, что там дальше был подземный ход, который тянулся под всем городом, давным-давно.

— Очевидно, он просто хотел посмотреть, — продолжала я переводить. — Он говорит, что в детстве часто бывал в туннелях и ему было любопытно…

— Любопытно? — И следом смех, который дал мне понять, какую глупость я ляпнула. — По-твоему, все в порядке, заходи, кто хочет, только потому, что тебе стало любопытно?

— Мы залезали сюда с другого конца, — продолжал между тем Ян Кахуда. — Хотя делать это, конечно, было нам строго запрещено. Прямо за площадью, возле старой скобяной лавки…

Его настигла какая-то мысль, казалось, он пытался сориентироваться по памяти, глядя то в одну сторону, то в другую.

— Тогда этой стены здесь еще не было. Я помню лестницу, но там наверху была дверь… Мы в основном играли в туннелях, чуть дальше там было нечто вроде ответвления…

Он повернулся и уставился во мрак, а я почувствовала, что замерзаю.

— Как раз там-то он и лежал, — тихо сказала я.

— Он?

— Ребенок. Das Kind.

— О каком ребенке вы говорите, фрау?

Мне пришлось рассказать ему о мертвом мальчике, которого я нашла, возможно, в том самом ответвлении туннеля, о котором он говорил. Я описала некое подобие скамейки или полки, под которой он съежился, упомянула винные бутылки на полу.

Свет заметался по подвалу. Это фонарик затрясся в старческой руке.

— Но это случилось давно, — добавила я. — Вероятно, тело пролежало там еще с войны. Полиция считает, что мальчик был немцем, потому что у него была нарукавная повязка.

— Белая повязка.

— И нацистская монета 1943 года в кармане.

— О чем это вы там толкуете? — вмешался Даниель.

— Прости, как-то само вырвалось. Когда он заговорил о туннелях…

— О, боже! — Даниель взмахнул рукой, так что костяшки его пальцев стукнули о каменную стену. Он выругался. У меня возникло ощущение, что он хотел ударить меня, ведь не этого же старика? Я стояла между ними, как стена.

— Не в войну, — замотал головой Ян Кахуда. — Это случилось позже. Их только после войны заставили носить повязки, чтобы всем было видно, кто немец, а кто нет.

— Ты можешь попросить его держать рот на замке и не трепаться в городе о том, что он здесь видел? — спросил Даниель, и я сделала, как он хотел, только, разумеется, другими словами. Сказала, что полиция не желает, чтобы о происшествии слишком много говорили. Я не смогла объяснить почему, я и сама этого не понимала.

— Думаю, мне пора идти, — сказал Ян Кахуда. — Не стану больше вас беспокоить.

Он медленно, пошатываясь, поднялся вверх по лестнице, и вскоре мы услышали, как хлопнула тяжелая деревянная дверь наверху.

— Зачем надо было на него так набрасываться? — сказала я Даниелю, когда мы остались одни. — Теперь он вообще побоится сюда приходить.