Дом на краю темноты - Райли Сейгер Страница 17

ГДЕ??

Такой немногословный вопрос, который вызывает несколько других. Где что? Почему кто-то это ищет? И, главное, кто это написал? Потому что это определенно не почерк моего папы.

Я подношу бумажку ближе к лицу, как будто это поможет лучше понять ее смысл. Я все еще смотрю на эти выразительные вопросительные знаки, когда слышу шум.

Скрип.

Доносящийся из соседней комнаты.

Комната Индиго.

Я резко поворачиваюсь к двери, отделяющей ее от гостиной, и на долю секунды ожидаю увидеть там мистера Тень. Глупо, я знаю. Но когда я росла с Книгой, то научилась думать, что он настоящий, хотя это и не так. Этого не может быть.

Мистера Тень там, конечно, нет. Ничего нет. Сразу за дверью, в Комнате Индиго, темно, тихо и спокойно.

Только когда я снова поворачиваюсь к столу, я слышу еще один скрип.

Громче, чем первый.

Я бросаю взгляд на овальное зеркало стола. Прямо за моим плечом в стекле отражается дверь в Комнату Индиго. Внутри все еще темно, все еще тихо.

А потом что-то движется.

Бледное пятно мелькнуло в дверном проеме.

Раз — и исчезло в одно мгновение.

Я бросаюсь в Комнату Индиго, стараясь не думать о мистере Тень, хотя все, что я могу делать, так это о нем думать, и три слова эхом отдаются в моей голове.

Он. Не. Существует.

А значит, это что-то другое. Скорее всего, животное. Кто-то, кто знает, что это место пустует 364 дня в году. Что-то, чего мне определенно тут не надо, раз уж я приехала.

Войдя в Комнату Индиго, я щелкнула выключателем у двери. С люстрой, свисающей с потолка, ничего не происходит. Либо проводка перегорела, либо лампочки. Тем не менее свет, льющийся из гостиной, позволяет мне разглядеть некоторые детали комнаты. Я замечаю ярко-зеленые стены, паркетный пол, мебель, одетую, как призраки.

Чего я не вижу, так это портрета Индиго Гарсон над камином. Как и в большой комнате, камень окрашен в серый цвет.

Я отворачиваюсь от камина, и что-то бросается на меня из черного, как смоль, угла комнаты.

Не животное.

Не мистер Тень.

Старая женщина, ужасная и бледная в тусклом свете.

Крик вырывается из моего горла, когда женщина приближается. Она ковыляет ко мне, раскинув руки, ноги в тапочках грозят затоптать подол ночной рубашки. Вскоре она уже на мне, ее руки на моем лице, ладони крепко прижаты к моим щекам, носу и рту. Сначала я думаю, что она пытается задушить меня, но потом ее руки опускаются мне на плечи, и она заключает меня в отчаянные объятия.

— Петра, детка, — говорит она. — Ты вернулась ко мне.

26 июня

День 1

Переехать из квартиры в Берлингтоне в Бейнберри Холл было легко, главным образом потому, что в квартире не было ничего, кроме моих многочисленных книг, нашей одежды и нескольких безделушек, которых мы накопили за эти годы. Мы решили использовать бо́льшую часть мебели, которая шла с домом — больше из соображений экономии, чем каких-либо еще. Единственной мебелью, которую мы не оставили, были кровати.

— Я не позволю своей дочери спать в постели мертвой девочки, — настаивала Джесс. — И я определенно не буду спать в постели человека, который ее убил.

Еще она настояла на том, чтобы сжечь пучок шалфея, который должен был очистить дом от негативной энергии. Поэтому, пока Джесс бродила вокруг с горстью тлеющих трав, оставляя за собой дымящийся след, словно ходящая палочка благовоний, я остался на кухне и распаковал обширный набор посуды, который она также унаследовала от своего деда.

Мне помогала Эльза Дитмер, которая жила в коттедже за воротами, не занятом Хиббсом и его женой. Как ее мать, а до этого бабушка, она зарабатывала уборкой домов, включая и Бейнберри Холл. И хоть мы с Джесс и не могли позволить себе нанять ее на полную ставку, мы с радостью оплатили ей пару дней, чтобы она помогла нам въехать.

Эльза была крепкой женщиной лет сорока с мягким голосом и широким, дружелюбным лицом. Она принесла подарок на новоселье — буханку хлеба и деревянный коробок с солью.

— Это традиция, — объяснила она. — Чтобы в новом доме вы никогда не голодали.

Пока мы работали, она почти не говорила, только если я к ней обращался. Когда Джесс прошла через кухню в облаке дыма шалфея, я сказал:

— Уверяю вас, мы не всегда такие странные. Вы, наверное, считаете нас самыми суеверными людьми на земле.

— Вовсе нет. Там, откуда родом моя семья, все суеверные, — Эльза подняла десертную тарелку, которую только-только развернула из газеты. — Были бы мы в Германии, я бы должна была ее разбить. Осколки приносят удачу. Так говорят приметы.

— И что, приносят?

— По своему опыту не скажу, — она задумчиво улыбнулась. — Возможно, я разбила недостаточно тарелок.

Эльза осторожно поставила тарелку на стол. Когда она это сделала, я заметил обручальное кольцо на ее правом безымянном пальце. Ей едва за сорок, а она уже вдова.

— Возьмите ее обратно, — сказал я, а потом быстро развернул такую же тарелку и чокнулся ей с тарелкой Эльзы. — Ну что?

— Я не могу, — сказала она, слегка покраснев. — Это же такие красивые тарелки.

Они действительно были красивыми. И их было много. От двух разбитых ничего не будет.

— Оно того стоит, если они принесут хоть немного удачи этому месту.

Эльза Дитмер неохотно согласилась. Мы вместе бросили тарелки на пол, и они разлетелись на мелкие кусочки.

— Я уже чувствую себя счастливым, — сказал я, взяв щетку и совок, и начал подметать осколки. — По крайней мере счастливее, чем Кертис Карвер.

Улыбка на лице Эльзы померкла.