Корабль-призрак - Хэммонд Иннес Страница 16

Когда я вернулся в кочегарку, уголь показался мне на удивление легким. Я почти не замечал боли в руках. Ко мне вернулись уверенность в собственных силах и желание бороться. Внезапно я ощутил, что меня переполняет энергия.

Оказалось, что двигатели необходимо запускать через каждые десять минут. Около трех минут ушло на то, чтобы развернуть пароход кормой к ветру. Следствием этих трех минут стало стремительное падение давления пара в котлах. Мне пришлось лихорадочно работать лопатой, чтобы успеть поднять это давление до следующей команды с мостика. В пятнадцать тридцать он позвал меня наверх и поставил к штурвалу.

— Следи за брызгами воды, — сказал он. — Они подскажут тебе направление ветра. Держи ее строго по ветру. Если ты отклонишься хоть немного, корму тут же развернет. И положи руль на борт, как только скомандуешь мне запустить двигатели. Учти, что судно будет продолжать двигаться не меньше пяти минут после того, как двигатели заглохнут.

С этими словами он ушел, и я остался на мостике один.

Было неописуемо приятно просто стоять, держась за штурвал. Но если рев топки и периодический гул двигателей создавали в кочегарке атмосферу обыденности, то теперь я оказался лицом к лицу с реальной опасностью. В тусклом свете клонящегося к концу мартовского дня я увидел: нос так сильно просел, что едва виднелся над водой, несмотря на то что ветер дул нам строго в корму. А как только судно развернуло и нам снова пришлось прибегнуть к помощи двигателей, вся палуба перед капитанским мостиком покрылась бурлящими волнами. Пот остывал на моем теле, превращаясь в ледяную липкую пленку, покрывшую всю кожу, и я очень скоро продрог. Я нашел в штурманской рубке пальто с капюшоном, которое спасло меня от холода. На карте было отмечено наше новое положение. Мы находились на полпути между скалами Рош-Дувр и рифами Минкерс, в угрожающей близости от подводных скал.

В шестнадцать тридцать он меня сменил. Несколько секундой стоял, вглядываясь в штормовое море, которое быстро окутывали сумерки. Его лицо и шея блестели от пота, а глаза глубоко запали. Все кости его лица, казалось, выпирали из-под кожи острыми и жесткими углами.

— Зайди на минуту в штурманскую рубку, — произнес он, беря меня за локоть, — либо из потребности физического контакта с другим живым существом, либо пытаясь сохранить равновесие на уходящем из-под ног мостике. — Ветер сменил направление и теперь дует с запада, — начал он, указывая на наше положение на карте. — Скорее всего, он вскоре сменится на юго-восточный. Мы должны быть очень осторожны, чтобы не оказаться в самом центре Минкерс. Что нам необходимо сделать, это попытаться взять южнее. Всякий раз, запуская двигатели, нам необходимо выжимать из них все, что только возможно.

Я кивнул.

— Куда вы направляетесь — на Сен-Мало?

Он посмотрел на меня.

— Я никуда не направляюсь. Я просто пытаюсь удержать пароход на плаву. — Он поколебался и добавил: — Через четыре часа прилив повернет навстречу нам и ветру, и тогда начнется свистопляска, которая продлится всю ночь.

Я посмотрел в окно штурманской рубки, и у меня оборвалось сердце. Я и представить себе не мог что-то худшее, чем то, что окружало нас сейчас. Я смотрел, как он производит расчеты и ставит на карте еще один крестик в пяти милях к западу и немного южнее предыдущей отметки.

— Мы не могли пройти столько за один час, — запротестовал я.

Он бросил карандаш на стол.

— Если не веришь мне, посчитай сам. Скорость течения порядка трех узлов, плюс две мили на ветер и двигатели.

Я уставился на карту. Минкерс были уже совсем близко.

— Что произойдет за следующие два часа? — спросил я.

— За следующие два часа течение заметно ослабеет. Но по моим расчетам к тому времени мы окажемся в миле или около того от юго-западного бакена. Там мы и проведем первую половину ночи. А когда прилив сменится отливом… — Он пожал плечами и вернулся в рулевую рубку. Все зависит от того, удастся ли нам вообще продвинуться к югу.

С этим жизнерадостным напутствием я снова спустился вниз, вернувшись к изнурительной работе и палящему зною кочегарки. Час в кочегарке, час на мостике. Снова и снова. Одурев от усталости, мы делали это совершенно автоматически, интуитивно подстраиваясь под размашистое раскачивание мостика, а затем приспосабливаясь к более резкой, менее предсказуемой и гораздо более опасной качке в кочегарке.

Я помню, что, когда окончательно стемнело, я стоял у штурвала. Ночь подкралась незаметно. Внезапно я понял, что уже не вижу нос корабля и не понимаю, откуда дует ветер, потому что пену, которую он срывал с гребней волн, я тоже не видел. Вокруг меня был лишь испещренный белыми барашками мрак. Палуба кренилась у меня под ногами и, поскольку со всех сторон нас окружала вздыбившаяся вода, казалось, что мы мчимся по стремнине какой-то гигантской реки, скользя вниз со скоростью, от которой захватывало дух. Дальше мне пришлось управлять судном, сверяясь с компасом и собственными ощущениями, стремясь использовать каждый рывок двигателей для того, чтобы отклониться как можно южнее.

Вскоре после полуночи в бушующей, изорванной ветром темноте за носом корабля на мгновение показался слабый мерцающий огонек. Я молил Бога о том, чтобы мне не показалось. Я ведь очень устал, а почудившийся мне проблеск был смутным и призрачным. Но чуть позже я увидел его снова. В двух румбах по правому борту совершенно определенно что-то светилось. Огонек то появлялся, то снова исчезал, заслоняемый от меня волнами.

К концу моей вахты стало ясно, что это бакен.

— Как мы и ожидали, — заметил Пэтч, сменяя меня у штурвала.

Он произнес это совершенно равнодушно, хотя язык капитана слегка заплетался от усталости. Лицо, на которое падал тусклый свет нактоуза, казалось осунувшимся, и его черты заострились.

После этого огонек был все время с нами. Он становился все ближе и отчетливее, пока не начал тускнеть с первыми серыми проблесками рассвета, когда я в очередной раз встал к штурвалу в пять тридцать утра. К этому времени я уже был полумертв от усталости, мои колени дрожали, и я едва держался на ногах. Ночь в кочегарке показалась мне сущим адом. Я думал, что последний час никогда не закончится. Я загружал топку, а по полу струились ручейки воды, шипевшие и испарявшиеся при соприкосновении с раскаленным основанием топки.

Течение снова изменило направление, и двойной проблеск бакена начал приближаться очень быстро и совсем не с той стороны, с которой мы рассчитывали. Как только окончательно рассвело, я смог его рассмотреть. Это был один из тех огромных столбовидных бакенов, которые так любят французы, и нам предстояло пройти внутри огражденной им территории. Я посмотрел на карту, а затем подошел к переговорной трубе и попросил Пэтча подняться наверх.

Прошло немало времени, прежде чем он появился на мостике, а когда он все же пришел, он двигался медленно, как тяжелобольной человек, только что поднявшийся с постели. Когда ночью мы менялись с ним местами, он представлял собой лишь смутную тень в тусклом отраженном свете нактоуза. Увидев его при ярком дневном свете, я был потрясен. Он выглядел просто ужасно.