Цвингер - Елена Костюкович Страница 16

Дальше Вике и читать-то незачем. Он помнит эти страницы с детства. Как романы про пиратов и путешественников. Капитан Орехов исчез из сюжета, затерялся где-то в штабе. На самому себе данное лихое задание по разминированию местности, нафаршированной десятками динамитовых шашек, кишащей неразоружившимися гитлеровцами, ну или вервольфами Прейцмана, с пятью саперами, полуторкой и двумя канистрами солярки в первую ночь вышел Сима Жалусский, тихий киевский художник, совершенно не башибузук, несенсационное существо.

Сам себе задал опасную работу, добился разрешения рискнуть и выехал в ночь.

Что же, он был так отважен? Так охоч до рубки, гона, лета во весь опор?

Какое там! Штафирка, интеллигентный еврей, домашний, хоть без картавости и без очков. Не мелкий, скорее жангабенистый. Но склонный, как Вика помнит, в послевоенной жизни к ношению берета с хвостиком. Гегемоны-однополчане от него подвигов не ждали.

Следующий текст — рапорт Жалусского, поданный в Центральный Комитет Коммунистической партии по свежим следам его действий в Дрездене, в 1946-м. К сожалению, отсутствует важное дополнение: почасовая хронологическая роспись, которая, судя по приписке деда, была в свое время составлена и приложена к рапорту. Кто знает, сколько ценных фактов содержалось там. Роспись была непосредственно привязана к знаменитой немой карте, по которой и копали они. Карта вся полна аббревиатур, и совсем не каждую удается объяснить. Вот теперь! Теперь есть надежда, что роспись и расшифровка карты отыщутся в составе болгарского лота!

Дед начинает свой рапорт с места в карьер:

8 мая 1945 года, по окончании боев, я решил посетить территорию Цвингера. Увидев руины Цвингера, разрушенного бомбардировкой англо-американской авиации, я заинтересовался судьбой находившихся ранее в нем произведений искусства. В тот же день мне удалось найти бывшего научного руководителя музея скульптуры «Альбертинум» — д-ра Георгу Ранкинг. Я настойчиво просил (последние два слова зачеркнуты) предложил ей сообщить мне все, что ей известно по этому поводу. По ее словам, она знала лишь о местонахождении скульптур «Альбертинума» и была, кроме того, осведомлена о приказе гауляйтера Саксонии Мучмана, в соответствии с которым все экспонаты в случае реальной угрозы обнаружения должны быть взорваны. Я потребовал указать мне местонахождение скульптур, что она и выполнила.

Это было секретное хранилище — тупик, прорытый под Эльбой, вход в который был наглухо замурован…

Первое время действовали по наитию. Командир батальона Перевозчиков злился, зачем у него забирают бойцов. Выделил после долгих переругиваний трепаный саперный взвод, где в строю оставалось пять человек. С ними дед и поехал в направлении юг. Разъяснял задание по дороге, все больше про картины, искусство. Солдаты рвались на Берлин и допытывались, далеко ли до Рейхстага, хотя ни один не знал, что это слово означает. Огонек фонарика ерзал по двухверстке. Бойцы покуривали, пожимали плечами.

Картины были нацистами эвакуированы — куда? Не употребили ли их бегущие фашисты как валюту? А может, переезды и бомбежки нанесли коллекциям сильный урон? В каких они хранились условиях — поди, не в идеальных? У начальника отдела по делам музеев саксонского минкульта, Артура Грефе, Виктор недавно читал: «Со стен и потолка известняковой пещеры постоянно капало, воздух был спертый, температура была лишь немного выше нуля».

Часть картин лежала навалом в сыром подвале без упаковки. Другая в ящиках, но под водой в затопленной штольне. И зачем ее затопили? Может, попросту собралась от дождей вода? Сикстина стояла в деревянном коробе в каменоломне без охраны. Много картин было свалено в старинном замке Кенигштайн в прожаренном солнцем невентилируемом чердачном пространстве. Вдобавок многое было заминировано и от неосторожности обещало взорваться в любой момент. В подвалах Цвингера, которые никто не «прослушал» миноискателем, обнаружились люки с фаустпатронами.

— Когда я брался искать, — рассказывал дед маленькому Виктору, — я даже предположить не мог. С людьми я по себе, по отцу и маме, по опыту войны уже знал, как немцы обращаются. Но с искусством…

В общем, Жалусскому приходилось действовать точь-в-точь как в сказке:

— Ступай ищи то, не знаю что. Главная мысль — только пусть не мешают. У кого мне было получать разрешение? Я совсем осатанел. Работал и работал, не ел и не спал. И почти не размышлял. Все, что мог, отыскал и вырыл. Перевез в батальон. Когда картины-статуи были почти все уже в надежных местах, тут меня захватили и потащили в инстанции. Допрос по всей форме. Чудо было, что тогда же сработал рапорт маршалу Коневу, поданный накануне. Без объяснений привезли обратно на квартиру, дали три часа побриться, побаниться, одежу погладить, заставили крутнуться и сняли прилипшие ниточки — к маршалу едешь-де. Маршал лежал в ванне под горой белой пены. Ну, это было как на прием к господу. Даже, кстати, по военному времени к господу угодить у любого из нас имелось значительно больше шансов, чем к маршалу.

Мушкетерская бравада неожиданно удалась. Сима предстал, стесняясь, пред очи командующего фронтом. Бредовое, единственно правильное поведение. Ибо нижнее начальство не понимало и не хотело ничего. А наверху наконец, бац, дотумкали коневские штабные, что открывается уникальная возможность себя выпятить, ордена и героев получить. Кой-кто явно смекнул тогда же — погреть руки жадные.

Ведь ювелирная коллекция «Зеленых сводов» — «Грюнес Гевёльбе» — содержала тысячи раритетов, кубков-наутилусов, медалей, шахмат из перламутра. Бессчетные золотые фигурки с эмалью. Чаши с бриллиантами работы Динглингера, нефритовые панно. Резную яшму. Там были мавры с личиками из черных жемчужин, ширмы китайской работы. Там были вышивки серебряными нитями, скань, финифть, распятия, кинжалы, опояски.

А в коллекции Цвингера — малые голландцы, мифологические сценки шестнадцатого века на меди, лицевые портреты Доу. Легко помещавшиеся в планшет.

Что творилось в штабах в ту неделю, покуда дед мотался по штольням и погребам, Вика даже и вообразить не пытается. Он сопоставлял свидетельства тех, кто прибыл скоро, но все-таки не в первые дни. Даже ранние публикации, даже по горячим следам, уже были неточными. А дальше, под гнетом официоза, перепубликовываясь и редактируясь, реляции набухали гнилой неправдой.

Кто отслеживал? Где учитывалось?

Чтобы хоть мало-мальски через всю эту официальную брехню дело понять, нужно быть сыщиком. Спасибо, Виктор у отчима Ульриха напрактиковался в сыщицких упражнениях. Ульрих Зиман до сих пор слывет лучшим из лучших расшифровщиков. Жаль, что Ульрих старый, брюзглый, скорбный, что ему уже восемьдесят пять.

Ладно, о деле. С двадцатых чисел мая в Дрезден из Москвы двинули работников трофейных бригад. Срочно присваивали барышням майорские звания. Погоны со звездой. Сима, натурально, должен был в полную оторопь прийти, когда они набежали. Но его реакция уже не имела значения, потому что примерно тогда же, когда они все на Дрезден посыпались, Жалусского отстранили. Выкликнули по начальству и дали ему понять, что работу он сделал, добро, а моральный уровень армии регулировать — не его забота. Ни к каким наградам не представят — пусть, зараза, вообще говорит им спасибо, что цел.