Будь моей - Лора Касишке Страница 15

— От кого? — спросил Чад.

— Разумеется, от того, кто влюблен в нашу маму, — ответил Джон.

— Какой-то чокнутый, — промолвила я и пригубила вино. Я ощутила в нем привкус винограда. Тающий, приторно сладкий — сладость, напоминающая о гниении. О чем-то зеленом, надолго оставленном на солнце и засохшем на корню. — Или кто-то потешается над старой женщиной.

— Или кто-то подлизывается ради оценки, — сказал Чад.

Джон холодно посмотрел на него:

— Какой смысл подлизываться ради оценки, оставляя анонимные записки?

— Ну, может, ближе к делу он раскроет свое истинное лицо, — предположил Чад. — После того, как провалит тест, например. В самом деле блестящая идея. — Он поднял свой тако и откусил от него с таким видом, словно только что дал исчерпывающее объяснение, делающее дальнейший разговор ненужным.

Я не могла не огрызнуться.

— Я не провожу никаких тестов, — сказала я.

— Ах да, я и забыл, — с набитым ртом промычал Чад. — Ты никогда никого не проваливаешь.

Я несколько скованно пожала плечами. Ну да, признаю, я скорее снисходительна к студентам. Многим из них и так досталось — одни отсидели срок, других бросили родители, третьи вылетели из школы. Есть и девочки, забеременевшие в подростковом возрасте — зачем же еще больше усложнять им жизнь? За некоторыми исключениями, мои ученики — это рабочие далеко не студенческого возраста или дети бедняков, которые наперекор судьбе все-таки дотянулись до государственного колледжа. Впрочем, Чад всегда критически относился к самой идее нашего учебного заведения. В одиннадцать лет он уже рассуждал: «Разве это колледж? У вас не дают дипломов — только свидетельство автослесаря или техника по обслуживанию кондиционеров. Это не настоящий колледж».

Я даже не пыталась ничего ему объяснять.

— Нет, — сказал Гарретт, и я перевела взгляд на него. — Я точно знаю, кто это.

— Кто? — спросил Чад. — Колись, браток. — Он опять опустил свой тако на тарелку.

— Брем Смит. Ведет у нас автодело. Он как-то прохаживался насчет преподавательницы с кафедры английского. В том смысле, что она такая потрясная, что мы все должны дружно пойти записаться в ее группу. Я абсолютно уверен, что он имел в виду вас. — И Гарретт поднял на меня глаза.

Неужели я напилась?

Или мне почудилось, что Гарретт смотрит на меня с восхищением, что его взгляд, остановившись на моем лице, размяк, как будто я и только я могла быть той женщиной, которую его преподаватель назвал словом «потрясная»?

Я встряхнула головой.

— Брем Смит, — повторила я. — Да я его даже не знаю.

— Он не на полной ставке, — заметил Гарретт. — Мужик что надо. — Тут Гарретт улыбнулся. — Очевидно, он такого же высокого мнения о вас.

Чад вздохнул и откинулся на спинку стула. Он прищурился, глядя на Гарретта:

— Сколько лет этой деревенщине?

— Чад, — бросил Джон с досадой, барабаня пальцами по столу. — Ты что, ревнуешь, что ли?

— Нет, — ответил Чад. — Но если какой-то механик преследует мою маму, то, думаю, я должен…

— Чад, — сказала я тоном, о котором тотчас пожалела. Он выдавал мысль, которую я предпочла бы спрятать: «Гарретт — тоже механик». Я быстро сменила тему: — Кому придет в голову утруждать себя моим преследованием?

— Мне кажется, ему около тридцати, — сообщил Гарретт.

— Ну, тогда ему лучше держаться подальше от моей мамы. — Произнося эти слова, Чад не сводил с Гарретта глаз. Ошиблась я или Гарретт в самом деле подавил улыбку, уткнувшись в свою тарелку?

Спор выдохся — как и ужин. В ярком свете верхней кухонной лампы, среди опустевших тарелок, я и себя чувствовала опустошенной — выпила слишком много вина и почти не ела. Удивительно, как я вообще не поплыла с такого количества спиртного. Из гостиной я слышала, как Джон и мальчики над чем-то смеются. Телевизор. Я чувствовала, как внутри меня разливается, подступая к горлу, белое вино, обжигающее и благоуханное, как будто я ночь напролет пила духи или проглотила дешевый букет роз, купленный в бакалейной лавке, и теперь остается только ждать, когда он переварится и извергнется вон естественным путем.

Брем Смит.

Не исключено, что на общем собрании факультета я мельком и видела человека, который мог быть Бремом Смитом, преподавателем автодела.

Но плохо верится, что именно он — мой тайный поклонник. Высокий мужчина в желто-зеленой футболке, мускулистый, темноволосый, с бородкой и коротко подстриженными усами, покрывавшими верхнюю губу и подбородок, с красивым и мужественным лицом. Тот тип мужчин, на которых я перестала смотреть по крайней мере лет десять назад и которые, по моему убеждению, так же давно перестали обращать внимание на меня.

Сегодня меня мучит головная боль и кошмарное чувство сосущего голода. Одним словом, похмелье. Но все же я закончила стирку вещей Чада, собрала его чемодан, около шести утра приготовила завтрак, после чего Джон с Чадом отбыли в аэропорт. Когда я сообщила, что не поеду с ними, казалось, на их лицах отобразилось… облегчение?

Отлично, пусть едут одни. Обойдутся без моих слез у стойки регистрации пассажиров и хандры на обратном пути. — Пока, мам, — сказал Чад мимоходом, словно уезжал на футбольную тренировку и намеревался вернуться к ланчу. — Я позвоню, как только доберусь, — пообещал он и поцеловал меня в щеку.

Наблюдая за ними с заднего крыльца, я видела, как, выезжая с подъездной дорожки, они смеялись.

Надо мной?

Еще один серый ненастный день, но чуть теплее предыдущих, и в ветерке чувствуется какая-то влага. Водяная пыль, похожая на слюну, нечто живое, может, бактериальное, означающее пробуждение к жизни, явившееся на смену замороженному отречению от нее.

После их отъезда я вернулась в постель, и мне приснился сон.

Я достаю из блюда яблоко и откусываю от него. Оно мягкое, как губка. Такое соленое и теплое, что я начинаю давиться. Наверное, такой вкус имеет сердце какого-нибудь животного или мужское яичко, вздумай кто-нибудь его попробовать. Но остановиться я не могу и продолжаю есть.

Что меня заставляет?

Чувство долга? Жажда приключений?

Голод? Отвращение?

И пока ем (а съела я все, включая семена, сердцевину и черенок), не перестаю давиться и удивляться.

Сегодня днем в своем почтовом ящике (в последний раз я проверяла его перед уходом с работы) я обнаружила белый лист бумаги, в центре которого было нарисовано сердце, а внутри теснился текст, составленный из мелких печатных букв:

ДУМАЕТЕ ЛИ ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ОБО МНЕ? КОГДА Я ДУМАЮ О ВАС, Я ДУМАЮ О ВАШИХ МЯГКИХ ВОЛОСАХ И О ТОМ, ЧТО Я ПОЧУВСТВОВАЛ БЫ, ЗАРЫВШИСЬ В НИХ ЛИЦОМ, ЦЕЛУЯ ВАС В ШЕЮ И В КОНЦЕ КОНЦОВ ПОВЕДАВ ВАМ ОБО ВСЕХ МОИХ ЖЕЛАНИЯХ.