Молчание сонного пригорода - Дэвид Галеф Страница 15

Но меня нервировали собственные проблемы, и я не мог волноваться еще и о шкафчиках. Я хлебнул перестоявшего чая, и мой язык онемел от танина. Вторник, позднее утро, и Джейн еще предстояло испытать на себе мой грандиозный план по реорганизации нашего брака. Она уже ушла на работу, кипя от злости из-за того, как я отозвался на одну ее саркастическую реплику, — а ведь все началось с моего невинного замечания насчет завтрака для Алекса, но скоро вышло из-под контроля.

— Только не гренки в масле.

Джейн пожала плечами:

— Он их любит.

— Я только хочу, чтобы он ел более здоровую пищу.

Моя ошибка: эскалация конфликта.

Джейн уставила руки в боки.

— Да, а что ты скажешь насчет всякой дряни, которую он ест, когда ты берешь его в торговый центр?

Контратака контрапунктом.

— Во-первых, мы ходим туда только по субботам, а во-вторых, это всего лишь фруктовый рулет. Он все-таки полезнее, чем жареный хлеб.

«Жареный-пережареный!» — вставил бы раньше Алекс, но теперь он лишь отодвинул тарелку.

— Я уже не хочу есть, — сказал он и вышел из-за стола.

Маленький кинжал вонзился мне в грудь.

— Ты понимаешь, что нам нельзя устраивать разборки в его присутствии?

— Нам нельзя? Это ты начал!

Ad hominem (или feminam), ad infinitum, ad nauseam [3]. А я-то тренировался быть милым и хорошим. Джейн, как видно, упражнялась в агрессии. Она схватила портфель, хлопнула дверью и так дала задний ход на машине, так что гравий полетел из-под колес. И все-таки мне нравились ее решительность и сила — ах, если б только она занималась мною по работе.

— Папа, — накануне вечером спросил Алекс, — почему вы с мамой так много ругаетесь?

— Хм. — Я притворился, что раздумываю над его вопросом. — Разве мы ругаемся?

— Ну, не знаю… вы спорите, кричите.

— Мы не всегда спорим. Иногда мы просто расходимся во мнениях.

— А.

Кажется, я не сумел его убедить, и позднее я услышал, как он тот же вопрос задает Джейн. Она помолчала, колеблясь, и попыталась зайти со стороны статистики: на самом деле мы спорим не так уж часто, просто возникает впечатление, что мы ссоримся, потому что, когда мы соглашаемся, этого никто не считает.

— Когда, например? — спросил Алекс.

— Ну… например… — Тут она застряла. — Мы с папой согласились насчет ужина в прошлые выходные. Помнишь, мы заказали пиццу?

— Да, только папа хотел пеперони, а ты нет.

— Да, поэтому мы пришли к компромиссу, пятьдесят на пятьдесят. — Джейн заговорила материнским тоном, погладила Алекса по голове, убеждая его согласиться с успокоительной логикой ситуации. — Главное в жизни — компромисс.

Алекс так быстро поднял голову, что наманикюренные пальцы Джейн чуть не царапнули ему глаза.

— Кажется, ты говорила, что главное в жизни — любовь.

У него был такой взгляд, будто его предали.

— Это правда, милый, — до свадьбы.

Пусть это самообман, но порой мне хочется положить голову ей на колени, чтобы ее длинные пальцы прогнали все мои тревоги. Когда-то она так и делала, еще когда мы женихались. Но против эдиповых фокусов не попрешь. Нельзя так просто поделить любовь, и Алекс украл у меня ее сердце.

Но и он тоже не был счастлив. Алекс становился все подавленнее, сначала его депрессия проявлялась в виде отчуждения: он не хотел садиться с нами за стол, наверное опасаясь, что мы с Джейн поругаемся из-за того, с какого конца ему откусывать сосиску, или из-за чего-нибудь в этом роде.

— Можно я поужинаю один? — с надеждой спрашивал он.

— Нет, — хором говорили мы с Джейн. Мы оба читали в справочниках по воспитанию детей, как важно, чтобы за едой семья собиралась вместе.

— Пожалуйста…

— Слушай, что говорит папа, — говорила Джейн.

— Слушай, что говорит мама, — говорил я.

Потом начались мелкие пакости, например, он прятал теннисную ракетку Джейн, если мы ссорились перед игрой. И это в самом деле производило желаемое действие: Джейн больше не линчевала меня за то, что я сорвал все ее планы, и переносила раздражение на потерявшийся предмет. Ракетка волшебным образом отыскивалась, когда Джейн переставала спорить со мной. Алекс находил ее прямо под нашей кроватью, куда она, должно быть, заползла сама.

Что касается поведения его родителей, порой недостойного и семилетнего ребенка, что тут можно сказать — или сделать? Может, надо ввести тайм-ауты для родителей? Или обвинить Алекса в том, что наши споры разгораются из-за него? Откровенно говоря, наши стычки начались задолго до Алекса. К сожалению, они выросли из раздражения поведенческими шаблонами друг друга. Отсюда моя программа «12 шагов», или как там ее обозвать, которая должна вернуть нашей семье счастье. Я посмотрел в кухонное окно: белка бежала по дереву, нервно оглядываясь через плечо. Через несколько секунд за ней побежала другая белка, может быть самец, сердито попискивая. Романтическое заблуждение — видеть в животных на заднем дворе образец собственной жизни, я знаю, но они были так похожи на женатую пару, что меня передернуло.

Может быть, нам и не надо добиваться счастья. В конце концов, Фрейд утверждал, что лечение просто заменяет невроз ежедневными мучениями. Может быть, стоит попытаться найти удовлетворение или покой и не рисковать, иначе можно разочароваться. В последнее время люди стали считать, что счастье гарантировано конституцией, но это не так. Конституция гарантирует только стремление к счастью. Недавно подтвердилось, что старший сын Тэлент-Шраммов, шестнадцатилетний Долтон с вытатуированной на губах злой усмешкой, всерьез воспринял этот тезис и убежал в Канаду — то есть успел добежать до Буффало, где его и завернули у границы. «Он сам не знает, чего хочет», — растолковала нам Мэвис, а Артур запретил ему пользоваться машиной в течение месяца. Но как удержать парня, если он уверен, что счастье там, где нас нет? Я представил себе, как Долтон с надеждой голосует на обочине шоссе 95. У Мэвис и Артура были еще дети: двенадцатилетний мальчик по имени Эндовер, раздумывавший, то ли подражать Далтону, то ли убегать от него, и Брирли, смышленая десятилетняя девочка, которая благоразумно держалась подальше от обоих братьев.

С другой стороны, лучший друг Алекса, болезненный, но славный мальчик по имени Джеймс, нигде не бывал и все-таки казался вполне довольным, особенно когда по уши уходил в книгу. Это был такой съеженный семилеток с малюсеньким носиком, на котором едва держались очки, защищавшие его слабые водянистые глаза. Он двигался так, будто его тело неловко перемещается через секунду после того, как он решил, как именно ему следует двигаться, и в результате его всегда или последним выбирали для игр, или вообще не выбирали. Как психиатр я не верю в то, что страдание очищает душу, но иногда Джеймс был словно причисленный к лику блаженных.