Французская защита - Анатолий Арамисов Страница 14

— Хочу узнать, где я вчера ошиблась? Почему проиграла?

И, увидев нескрываемое облегчение в глазах русского, добавила:

— А потом мы решим — подавать твое дело о драке с Темплером в суд или оставить право наказания за администрацией нашей тюрьмы.

Она говорила медленно, тщательно подбирая слова, но было видно, что разговор на этом языке с заключенным доставляет ей если не радость, то какое-то удовлетворение.

В такие минуты, вероятно, память быстро возвращает человека на годы назад, в этом конкретном случае — в её студенческую молодость. Женевьева изучала русский не только в университете, она покупала у букинистов шахматные книги, авторами которых были советские гроссмейстеры, и читала их примечания к партиям.

Виктор чувствовал, что француженка начинает с ним какую-то свою игру. Он вспомнил, как Лёха не раз в камере шепотом говорил, что от начальницы нужно держаться подальше, потому что среди заключенных о ней ходили самые разные слухи.

Она была непонятна. И — непредсказуема.

— Ну что ж, чему быть — тому не миновать! — бодро ответил Одинцов, и наклонил голову к доске.

Он быстро восстановил фигуры в исходную позицию и стал ход за ходом повторять вчерашнее сражение с Женевьевой.

— О! Русский маэстро запомнил всю партию со мной? — доброжелательная улыбка залила лицо француженки. — Какая честь! — закончила она с некоторой иронией.

— Вы здесь не при чем, — несколько холодно ответил Виктор, — просто все партии сеанса как бы автоматически отпечатываются в памяти, и на следующее утро я могу восстановить любую из них.

— Это невероятно! — воскликнула Женевьева, откинувшись на кресло. — Я не верю!

— Хорошо, давайте пари! — вдруг неожиданно для себя предложил Одинцов.

— Какое пари? — наклонилась грудью на край стола начальница.

— Что я могу показать Вам все партии сеанса.

— Неужели? На что будет пари?

— Если я выигрываю, меня выпускают из карцера!

Женевьева рассмеялась:

— Деловой подход! Хорошо, я согласна! Только сначала — мою партию и ошибки в ней!

— Отлично! — удовлетворенно произнес Одинцов и принялся дальше воспроизводить ходы француженки.

— Вот здесь, на пятнадцатом, черными сделана первая неточность…при переходе из дебюта в миттельшпиль…Вы напрасно разменяли своего слона на коня белых, — Виктор, не спеша, вернул фигуру противницы назад, — надо было сыграть вот сюда…

Женевьева внимательно следила за перемещениями на шахматной доске: пальцы русского как-то по-особенному легко, но вместе с тем цепко брали фигуры и пешки, быстро ставили их на черно-белые клетки, возвращали обратно — словом, производили тот самый процесс, который игроки называют подробным анализом партии.

Взгляд Виктора летал между деревянной доской на столе и лицом Женевьевы, Одинцов внимательно наблюдал, какое впечатление производят его манипуляции на француженку, и порою специально «подкручивал» сюжет партии, давая простор своей фантазии; иногда женщина протягивала руку и, молчаливо возражая, делала свой ход, предлагала альтернативный вариант. Который тут же опровергался русским.

Женевьева хмурилась при этом, но все же сдерживала внутреннюю гордыню, все больше проникаясь уважением к мастерству оппонента.

Виктор левой рукой подносил чашку с кофе ко рту, делал пару маленьких глотков, не прекращая ни на секунду анализа партии.

Наконец, они подошли к заключительному удару белых фигур, после которого француженка в гневе сбросила фигуры на пол.

— Здесь уже всё, партию не спасти, — мягко убеждал Одинцов нежданную ученицу, которая упрямо искала шансы на ничью, — я мог выиграть несколькими путями.

Женевьева недоуменно взглянула на Одинцова:

— Так что? Неужели я проиграла пятнадцатым ходом? Из-за неправильного размена?

— Да, именно так. После этого ваша партия медленно, но неуклонно катилась «под откос».

— Под чего? — переспросила француженка.

— К финишу, — поправился Виктор, — печальному…

И улыбнулся.

В эту секунду на столе начальницы мягко зажурчал ручейком небольшой телефон, стоящий с краю.

— J’écoute? [33]— Женевьева взяла трубку, с полминуты молчала, слушая собеседника, потом что-то быстро проговорила и положила ее на аппарат.

— Bon! — после некоторой паузы произнесла женщина. — Теперь продемонстрируйте свою память!

— Хорошо! — в тон ответил ей на русском этим же словом Виктор. — Начнем с доски, что была рядом с Вами.

И Одинцов быстро стал показывать партию с Мишелем Лернером. И попутно рассказывал Женевьеве о фокусе двух заключенных.

Та рассмеялась:

— Неужели так все было, как в фильме «Если наступит завтра?»

— Точно так, только наоборот. Но идея — одна и та же. Там в роли обманщицы выступала героиня, а у нас вчера — двое зэков.

Когда Виктор объяснил француженке свой замысел со взятием пешки на проходе, и продемонстрировал, как ему удалось его исполнить, та пришла в восторг.

— А я из-за своей партии ничего не поняла, — почему Темплер так разозлился? — губы Женевьевы широко раздвинулись, обнажая в улыбке идеально ровный ряд белых зубов. — Однако, из-за этого пострадал твой друг.

Виктор хотел засмеяться вместе с начальницей и тут же осёкся.

— Как это? — облизнул он пересохшие губы.

— Кто-то утром бросил в твоего спящего товарища свинцовой чушкой. Сейчас он в тюремном госпитале.

Одинцов резко встал со стула.

— А ты не спеши. Сядь! Мы еще не закончили беседу! — свинцовая завеса закрыла зеленый цвет оливок в глазах женщины.

Виктор повиновался.

— Ну, показывай остальные партии, — тонкие губы снова поехали в стороны, — иначе ты проиграл пари…

— Нет, я не хочу, — Одинцов смотрел Женевьеве в глаза.

«Пошла ты… Будь что будет… Развлекаловка закончилась…мать твою!» Француженка словно прочла мысли заключенного.

Тонкие пальцы потянулись к темной кнопке на краю стола.

Дверь приоткрылась, выглянула секретарша.

Женевьева отдала распоряжение, и спустя минуту тот же негр-охранник привел Одинцова к знакомой железной двери холодного карцера.

- *А' gauche! — Налево! (фр.)

- “J’écoute? — Слушаю? (фр.)

* * *

Часы ожидания превратились в вечность.

Виктор, сжав руками виски, лежал на деревянной койке карцера. Свежий ветерок с воли задувал через окно камеры запахи весны, где-то недалеко щебетали птицы, а ему было плохо, как никогда.