Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью - Дин Кунц Страница 14

Смерть обошлась без сновидений, если это была смерть, а потом я очнулся, лежа на облицованном белой керамической плиткой полу.

Солнцезащитные очки свалились с моей головы и переломились на перемычке. Они лежали под махровым полотенцем, которое висело на двери в душевую.

Я лежал на боку, в позе зародыша, и, наверное, плакал бы, зовя мамочку, не будь моя мама психически нездоровой женщиной, которая в детстве часто угрожала мне пистолетом. Я воспитывался не в соответствии с принципами доктора Бенджамина Спока, а согласно куда более мрачным теориям мистера Джекила.

Боли я не чувствовал, но как-то не хотелось подносить руку к шее из страха найти разорванную плоть и глубокую рану. Решившись сглотнуть, я обнаружил, что мне это по силам, а потом осознал, что могу дышать, да и во рту нет отвратительного привкуса крови.

Лишившись причины для существования, когда я потерял Сторми Ллевеллин девятнадцать месяцев тому назад, я проживал жизнь, в которой совершенно не нуждался. Смерти я не боялся, но надеялся избежать сильной боли, долгих страданий и вызванных сотрясением мозга обмороков, после которых приходишь в себя, чтобы увидеть, что ты весь в постыдных татуировках. Теперь же я облегченно вздохнул, потому что загадочным образом остался жив и невредим. Облегченно по большей части потому, что пообещал Аннамарии защищать ее от тех, кто намеревался ее убить, и потому, что я чувствовал себя обязанным спасти трех невинных детей, которых ковбой-дальнобойщик собирался сжечь живьем, и потому, что внезапно мне страшно захотелось съесть тарелку с мясным рулетом в сырном соусе, картофелем-фри и салатом из шинкованной капусты. Я надеялся, что сделаю все это до того, как умру вновь и останусь мертвым.

У последней трапезы приговоренного к смерти есть один существенный плюс: насчет изжоги на следующий день можно не беспокоиться.

Поднявшись, я обнаружил, что не один. Быстро развернулся к тому, кто сейчас делил со мной кабинку, пусть и не с балетной грацией, присущей Барышникову в «Лебедином озере». Мои руки взлетели вверх, чтобы перехватить пули, направленные мне в шею.

На облицованной белой плиткой скамье рядом с душевой сидел знаменитый мужчина, с приличным брюшком, одетый в черный костюм-тройку, белую рубашку, черный галстук и черные туфли, начищенные до блеска. Его круглое лицо, полные щеки и двойной подбородок присутствовали, пусть и не столь очевидно, даже на детских фотографиях. Тогда, как и теперь, нижняя губа выдавалась вперед относительно верхней. Никогда, однако, — ни в отрочестве, ни в зрелом возрасте — не создавалось ощущения, что он дуется. Наоборот, не вызывало сомнений, что он обдумывает какую-то глубокую идею.

— Мистер Хичкок! — воскликнул я, и он улыбнулся.

Меня только-только застрелили, а потом я чудесным образом оказался живым. Я полагал, что это не самый удачный момент для общения с Альфредом Хичкоком. В недоумении я подошел к раковине, наклонился к зеркалу, выискивая отражение бетонных стен и одной свисающей с потолка лампочки, подземной темницы или скотобойни, или где я там оказался, но видел лишь чистую, ярко освещенную душевую.

Мне никогда не нравилось смотреть на себя в зеркало. Почему именно, не знаю. Я, конечно, не такой красивый, как кинозвезда, но и не существо из Черной лагуны. У меня обычное лицо, которое ничем не выделяется в толпе, и я этому безмерно рад, потому что всегда стараюсь не привлекать к себе внимания. Есть что-то тревожное в разглядывании своего отражения. Дело не в том, что ты недоволен собственным лицом или смущен тщеславием. Может, когда смотришь в свои же глаза, ты не видишь там того, что хочется видеть… или замечаешь что-то такое, чего видеть как раз и не хочется.

Но по крайней мере мое лицо не забрызгала кровь, а глаза не были мертвыми и горящими, как у зомби. Не знаю, каково оно — быть душой, не желающей отправиться на Другую сторону, но я точно знал, что таковой не стал. Если встреча с маскарадным ковбоем была не галлюцинацией или видением из будущего, если меня действительно убили выстрелом в шею, тогда я тем не менее чудесным образом ожил.

Я не пытался понять, как такое могло быть. Мир полон чудес, и я знал по собственному опыту, что для каждого чуда найдется объяснение… или не найдется. Я не мог заставить Природу раздвинуть занавес и показать мне тайную машинерию, которая и заставляет мир крутиться.

Когда я вновь повернулся к мистеру Хичкоку, знаменитый режиссер поднял обе руки, со сжатыми кулаками и оттопыренными большими пальцами.

Я присел рядом с ним на скамью. Руки тряслись. Я обхватил ими колени, чтобы унять дрожь.

Он еще дальше оттопырил нижнюю губу и кивнул. Хотя его лицо более всего подходило для того, чтобы оставаться мрачным, он улыбался и казался веселым. Судя по сухому блеску его глаз, он мог отпустить какую-то шутку, которая наверняка рассмешила бы меня. Но он умер в 1980 году, я видел его душу, а души не разговаривали.

В прошлых томах моих мемуаров я писал о других знаменитых душах, которые отыскивали меня в надежде, что я помогу им набраться храбрости и все-таки покинуть этот мир. Мистер Элвис Пресли провел со мной несколько лет, прежде чем я понял, почему он задержался здесь, и смог убедить отправиться на Другую сторону. Мистер Фрэнк Синатра пробыл со мной гораздо меньше времени, показав, что душа у него более вспыльчивая, чем у короля рок-н-ролла, и он помог мне куда как больше, чем я ему, но в итоге и он, похоже, пересек границу между мирами.