Откровение огня - Алла Авилова Страница 13

— Уже завтра я буду знать столько же, сколько и вы, и мы сможем обменяться мнениями о публикации в «Любителе древности», если вы не против.

Я принял приглашение прийти к нему на воскресный семейный чай с пирогами.

Гальчиков оказался крепким, жизнерадостным мужчиной средних лет. Круглое лицо, круглые глаза, приятный, внимательный. На нем был спортивный костюм, служивший ему, по всей вероятности, домашней одеждой. Гальчиков ловко принял у меня пальто и открыл одну из двух дверей, выходивших в тесную прихожую. В комнате, используемой в качестве гостиной, я увидел, конечно, и иконы, и соответствующую домашнюю библиотеку, но в целом в ней была обычная обстановка, которую мне приходилось видеть и в других московских домах. Стол был накрыт на шестерых. Из нехитрого подсчета следовало, что у Гальчиковых трое детей.

Квартира была маленькая, стены тонкие.

— Валя, ребята, начнем? — крикнул Гальчиков из гостиной, и возня, раздававшаяся в соседнем помещении, усилилась. Скоро я оказался в компании двух живчиков-дошкольников и светлокудрого ангела двенадцати лет с пристальным взглядом, за все чаепитие произнесшего только свое имя: Анюта. Девочка не была застенчивой, она просто знала себе цену и держалась в стороне от дежурного разговора за столом. На кого она была похожа? Меньше всего на свою мать. Валя, жена Гальчикова, была под стать мужу — такая же энергичная, крепкая, и тоже в спортивном костюме.

Пироги оказались вкусными, чай — хорошо заваренным. Я настроился на долгие семейные посиделки, но ошибся: стоило мне было отказаться от второй чашки чая, как Валя поднялась и стала убирать со стола. Скоро мы с хозяином оказались в гостиной одни. На столе осталось только блюдо с пирогами.

— Должен вам признаться, что до «Любителя древностей» я так и не добрался. Помешали непредвиденные обстоятельства, — сказал Гальчиков, сделав виноватое лицо.

Я удивленно посмотрел на него — к чему тогда было городить огород?

— Думается, наша встреча все равно окажется полезной, — уверил меня он. — Детали мне неведомы, но по существу мне есть что сказать. После нашего последнего телефонного разговора я связался с Духовной академией. Вы меня здорово озадачили: «кенергийцы», «кенергийство». Я даже растерялся: а вдруг и правда в православии существовал какой-то монашеский орден и я еще до него не докопался? Мало ли курьезов в истории церкви!

Здесь он сверкнул улыбкой и пододвинул ко мне пироги. Я отказался от угощения. Тогда он взял пирожок сам, откусил его и, жуя, охотно поведал:

— Прежде я был журналистом. У меня такая привычка выработалась: не сидеть с вопросами, а поднимать трубку и звонить все выше и выше, пока вопрос не разъяснится. Так я поступил и сейчас. Конечно же, оказалось так, как я вам сказал еще при нашем первом разговоре: никакого кенергийекого ордена не было.

Он отложил свой пирожок и добавил:

— Кто уж там в «Историческом вестнике» обмолвился об ордене, не знаю — автор статейки путает понятия. В наших монастырях появлялись причудливые всплески веры, но об орденах не может быть и речи. Идеал нашей церкви — единство, и ордена в православии исключены. Их не было и не будет.

— Что же тогда представляли собой кенергийцы?

— Да ничего особенного. Просто иноки, как-то по-своему совершавшие молитву.

— Последний игумен Викентий хотел канонизировать отца Евлария, — заметил я. — Было написано житие.

— И какие заслуги там упомянуты?

— Долгое затворничество, исцеление инока Иакова.

— Маловато для канонизации, — усмехнулся Гальчиков. — Потому и нет отца Евлария среди канонизированных православных святых. Наша церковь допускает спонтанное почитание местных праведников, но канонизирует их крайне разборчиво. Этот ваш кенергиец Евларий, на мой взгляд, вообще подозрительная личность. Кстати говоря, а что такое «кенерга»? Откуда взялось это слово? Ни в славянских языках такого нет, ни в греческом, ни в арамейском. Сакральные слова в нашей вере не бывают абракадабрами. Ваш Сизов, между прочим, это обстоятельство совершенно проигнорировал.

«А откуда он это знает?» — стрельнуло у меня в голове. Или Гальчиков соврал, что не прочитал Сизова? Соврал, чтобы я поменьше задавал вопросов? Что он вообще от меня хочет?

— А вы уже, наверное, думали, что вернетесь домой с сенсацией, — добродушно подзадорил меня мой собеседник, по-своему поняв заминку. — Не ждите их от нашей религиозной жизни, она их исключает. Она по-другому организована, чем ваша, и дух у нее другой.

— Значит, кенергийцы просто как-то по-своему совершали молитву, — повторил я слова Гальчикова. — И такое своеволие позволялось?

— Православие толерантно, — сказал он мягко.

И вдруг спросил:

— Вы разговаривали об «Откровении огня» только с библиотекаршей?

— И с ней, и с заведующим.

— И услышали, конечно, что «рукопись кто-то зачитал».

— Совсем другое. Рукопись, оказывается, вообще еще никто не читал.

— Вот как, — сказал Гальчиков, и его глаза остановились.

— Она вас тоже интересует? — спросил я прямо.

— «Интересует» — сильно сказано. Она мне любопытна.

— Чем?

— Своей репутацией. Впрочем, эта репутация, по всей вероятности, раздута. Ведь «Откровение огня» неизвестно богословам. Имей оно в действительности какую-то религиозную ценность, они бы эту книгу знали. Но они ее не знают.

— Благовещенский монастырь, где хранилась кенергийская рукопись, никому ее не показывал.

— И чем это, по-вашему, объясняется?

— Видимо, ее там считали опасной.

Гальчиков покачал головой:

— Ну уж это вряд ли. Раз церковь два века терпела этих так называемых кенергийцев, значит, она не считала их опасными. «Откровение огня» игумены Благовещенского монастыря никому не показывали, потому что показывать было нечего. Это была, я думаю, бесполезная книга, и хранили ее в Благовещенском монастыре не как религиозную, а как историческую реликвию. Я понимаю, думать, что «Откровение огня» является записью какого-то тайного учения, — приятнее. Мистика интересует вас лично, верно?

— Нисколько.

— О? — удивился он. — Почему же вы тогда уделяете столько времени этой книге?

— В сущности, по той же причине, что и вы: она мне любопытна своей репутацией. К тому же я не думаю, что «Откровение огня» ничего собой не представляло. Неизвестность этого манускрипта в церковных кругах — еще не доказательство его заурядности. Могло быть и наоборот: «Откровение огня» представляло собой весьма многое, и Благовещенский монастырь скрывал книгу из опасения, что богословы ее у него отберут. Разве такое исключено?

Гальчиков рассмеялся:

— Так может сказать только тот, кто не знает нашей церковной жизни.

— В церковной жизни присутствует все то, что и в жизни вообще.