Лабиринт розы - Титания Харди Страница 13

— Extraordinario, este libro, [19]— пробормотал второй чиновник едва слышно, почти беззвучно, оставив Алекса в сомнении, не послышались ли ему эти слова.

Они на мгновение встретились взглядом, и у Алекса появилось ощущение взаимной причастности к некой тайне. Затем на него вновь обрушилась лавина звуков, рядом надрывался все тот же тревожный сигнал, и первый проверяющий — теперь уже с каменным лицом — попросил Алекса еще раз пойти через сканер. Тот повиновался, по-прежнему мирно улыбаясь второму таможеннику, как вдруг в мгновенном озарении извлек из внутреннего пиджачного кармана авторучку.

— Вот она, попалась, нарушительница. — Вид у старшего проверяющего был весьма довольный: ни дать ни взять агент ФБР, только что раскрывший серьезный криминальный случай. — Боюсь, придется нам отобрать ее у вас, сэр.

Вокруг сканирующей установки нарастал ропот: ожидающие своей очереди пассажиры были недовольны задержкой. Алекс увидел себя будто откуда-то со стороны — он пожимал плечами с явной досадой: эту ручку мама подарила ему несколько лет назад, когда ему предложили преподавать в Кембридже, и он не собирался возвращаться домой без нее. Алекс примирительно взглянул в глаза проверяющему, пытаясь сгладить нарастающее напряжение.

— Мне очень дорога эта вещица. Может быть, вы попросите кого-нибудь из экипажа взять ее с собой, а там я ее заберу?

Офицер заколебался и принялся разглядывать гравировку на ручке — имя Алекса.

— Вообще-то у нас это совершенно не принято, сэр, но, мне кажется, ваше предложение решает проблему. Я сейчас узнаю, возможно ли это.

Он отдал преступную авторучку напарнику, у которого не сходила с лица сдержанная улыбка. Тот поспешно пробормотал заверения и, справившись о рейсе Алекса, уже собирался пойти договариваться, но неожиданно вернул ему остальной багаж. Подавая книгу, таможенник взглянул на Алекса с явным интересом:

— E muy metafisico, si? [20]

Алекс смутился оттого, что испанский у него был слабоват, но таможеннику, видимо, просто приятно было увидеть, что его родной язык понимают, поэтому он согласно кивнул:

— Лететь долго, а фильмов я уже насмотрелся. Так коротать время куда лучше.

Офицер подал ему квитанцию на ручку и кивком велел проходить. Весь инцидент был сущим пустяком, но его странная задушевность тронула Алекса, и он вдруг осознал, что до сих пор не взглянул, что это за книга, а ведь именно благодаря ей возникло то мимолетное единение. Он даже толком не поинтересовался, о чем она. И вправду, extraordinario…

Он все еще раздумывал над случаем с ручкой и книгой, как вдруг его внимание привлек голос стюардессы, обращавшейся к пассажирам на родном английском. От усталости Алекса начинало знобить. Чтобы справиться с дрожью, он достал одеяло и впервые взглянул на заглавие, просвечивавшее сквозь светлый пакет. Эту книжку сразу после окончания конференции — когда он собирался ненадолго съездить в Джерси — всучила ему благожелательная докторша с отчетливым южноамериканским выговором. «Надеюсь, она наделит вас проницательностью в безумных поисках разницы между духовностью и реальностью. Счастливо вам добраться до дома и — buena suerte». [21]Она дружески потрепала его по плечу и ретировалась, а Алекс, уже сидя в машине, сунул книжку вместе с пакетом в карман пальто. Распрощавшись, он захлопнул дверцу и тут же позабыл о подарке. Теперь, с комфортом расположившись в уютном кресле, он наконец впервые раскрыл «Сто лет одиночества».

«Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его с собой посмотреть на лед». [22]Вот это да! Первыестрочки сразу взволновали воображение. Алексу казалось, что голос автора звучит прямо у него в ушах, — такова была мощь таланта Габриэля Гарсиа Маркеса. Сам он никогда бы даже не подумал покупать эту книгу. Что за счастливая случайность! Делать было все равно нечего, и он принялся за чтение.

Когда самолет набрал высоту, стюардесса, разносившая напитки и предлагавшая меню, доброжелательно улыбнулась Алексу:

— Ваша авторучка у меня, доктор Стаффорд. Вы не забываете о традиционных ценностях! В наше время почти не осталось тех, кто умеет писать как следует. — Стюардесса рассмеялась, показывая прелестные белые зубки. — Я отдам ее вам, как только прибудем в Хитроу, сразу после посадки. — Она услужливо налила ему шампанского. — Все же поразительно, как это они согласились выполнить вашу просьбу. Вероятно, все дело в вашей английской невозмутимости.

Алекс по-мальчишески улыбнулся, но от бокала с шампанским отказался, вместо него выбрав в меню truite amandine, [23]и тут же вернулся к пирату Френсису Дрейку, который в шестнадцатом веке разрушил Риоачу и тем самым нечаянно вторгся в судьбы людей, описываемых в книге.

Принесли ужин. Алекс поел и продолжил чтение. Коллега в соседнем кресле тихо похрапывал. В самом стиле романа было нечто неуловимо захватывающее. Усталость окутывала Алекса подобно огромному глухому покрывалу; он изредка подремывал, следуя давней привычке, потом просыпался и вновь читал, иногда прерываясь на обдумывание подробностей и сюжетных поворотов книги, сравнивая их с обстоятельствами собственной семейной жизни. Вроде бы совершенно другой мир, а сколько общего! Галион, застрявший посреди тропического леса, — это донкихотствующий Уилл, пустившийся на поиски неизвестно чего. Женщина, слишком прекрасная для земной могилы и мистическим образом вознесшаяся на небо на простынях, которые она вывешивала для просушки, отдаленно напомнила Алексу маму. Повествовательный тон изложения придавал вымышленному событию оттенок реальности. Алекс не сомневался, что Уилл не только читал, но и не раз перечитывал роман Маркеса; ему приходилось натыкаться на эту книжку посреди книжных развалов брата, до сих пор загромождавших его лондонскую квартиру. Уилл ничего не привнес в его жилище для оправдания собственного имени, [24]кроме многочисленных полок с интеллектуальным богатством: музыкой — на дисках и в нотах — и книгами. Стеллажи с первыми изданиями «Пенгуин» высились до потолка, и Шан не раз выставляла Уиллу ультиматумы — пожалуй, даже слишком часто. В самом деле, что за вздорная идея — заставить его выбирать между «мной и этими ужасными пропыленными книгами»! Но ей пришлось смириться, и Шан удовольствовалась тем, что просто связывала тома в стопки красивыми ленточками, чтобы хоть как-то замаскировать их неказистый облик. Алексу было известно даже лучше, чем ей самой, в какую сторону склонился бы выбор брата, но теперь он скорее посочувствовал бы Шан — принимая во внимание нанесенный ей моральный ущерб. Тем не менее ему не терпелось обсудить книгу с Уиллом; он с удовольствием сделал бы это прямо сейчас. Брату, без сомнения, по душе такие обнаженные переживания и полет фантазии. Неожиданно в нем зародилось понимание, что они с Уиллом не просто две стороны одной медали: старший папин сын и младший маменькин сыночек. Теперь Алекс понял, что и в нем самом залегал в глубине еще не слишком исследованный пласт, а у Уилла в его натуре присутствовала серьезная сторона, которую он не любил выставлять напоказ. Оставалось только сетовать по поводу благонамеренной склонности родителей — да и друзей — заранее придумывать амплуа для своих чад. Вот Алекс — он такой упорный, трудолюбивый, чистый логик, из него получится хороший врач. Для его брата это непосильная ноша. А что же Уилл? О, это мечтатель, из него слова не вытянешь, вечно уткнется в книгу… На фортепиано играет не хуже Шопена. Но один Бог знает, добьется ли он чего-нибудь в жизни, ведь он разгильдяй! Уилл обычно смеялся над такого рода комментариями, заявляя: «Лучше я буду как Жорж Санд». В глубине души он, конечно же, обижался, но это терзало и Алекса, который поневоле становился объектом двусторонней оппозиции и оттого чувствовал себя еще более солидным и, соответственно, несколько скучноватым. У мамы, впрочем, было на этот счет собственное мнение, которое она высказывала в противовес родственным пересудам: «Они оба очень умные и одаренные. Давайте подождем, и тогда видно будет, как они распорядятся отпущенным им временем».