Мертвые возвращаются?.. - Тана Френч Страница 13

Мне повезло. Тысячи других детей в подобных ситуациях попадают в приемные семьи или сталкиваются с кошмаром ремесленных школ для беспризорных детей. Уезжая в ту трагическую ночь в Килкенни, родители завезли меня в Уиклоу к тетке, сестре моего отца. Я помню, как всю ночь трезвонил телефон, как кто-то беспрестанно ходил по лестнице; помню шепот, доносящийся из коридора, звук работающего автомобильного мотора. Люди всю ночь входили и выходили, и эти короткие ночные часы показались мне бесконечно долгими, как годы.

Помню, как тетя Луиза посадила меня в полутемной гостиной и объяснила, что мне придется у них пожить, потому что мои мама и папа не вернутся.

Тетушка была намного старше моего отца. У них с мужем, моим дядей Жераром, своих детей не было. Он был историком, они часто играли в бридж. Мне кажется, они так и не освоились с мыслью, что я живу в их доме, — выделили мне свободную комнату с высокой двуспальной кроватью, фарфоровыми безделушками и репродукцией боттичеллиевской Венеры. Они не на шутку встревожились, когда я подросла и захотела развесить в спальне плакаты с рок-звездами. Двенадцать с половиной лет они кормили меня, отвозили в школу, на гимнастику и на музыку, коротко, но ласково гладили по головке, когда я оказывалась на расстоянии вытянутой руки, и не слишком докучали своим вниманием. В знак благодарности я сделала все, чтобы они никогда не узнали, что я прогуливала уроки, падала оттуда, куда забираться не следовало, что меня оставляли в школе после уроков, что начала курить.

У меня было счастливое детство, хотя многие приходят в ужас, когда я так говорю. Первые несколько месяцев я обычно уходила в дальнюю часть сада, где сидела и рыдала до рвоты или набрасывалась с бранью на соседских ребятишек, пытавшихся подружиться со мной. Но дети — прагматичные создания и быстро приходят в себя даже после более страшных потрясений, нежели сиротство. Как ни велико было мое горе, бившая ключом жизнь взяла свое. Соседская Эмма висла на заборе, поглядывая на мой новенький ярко-красный велосипед, сверкавший на солнце, и на полудиких котят, обитавших в садовом сарае, наблюдая, как они копошатся, ожидая, когда я наконец проснусь и выйду из дома поиграть. Я рано открыла для себя простую истину: тоскуя о потерянном, недолго потерять самое себя.

Мне помог особый эквивалент метадона (меньше привыкания, не так заметно, вряд ли доведет до сумасшествия): ностальгия по тому, чего у меня отродясь не было. Когда я с новыми друзьями покупала в магазине шоколадку, то всегда оставляла половинку для моей воображаемой сестры (я хранила эти половинки на дне платяного шкафа, где они превращались в липкие лужицы, натекавшие в обувь). Я оставляла для нее место на моей двуспальной кровати, когда у меня не ночевала Эмма или кто-то еще. Когда несносный Билли Макинтайр, сидевший в классе позади меня, вытирал сопли о мои косички, мой воображаемый брат задавал нахалу хорошую взбучку, пока я сама не научилась давать обидчикам отпор. В моем воображаемом мире взрослые смотрели на нас троих, на наши одинаковые черноволосые головки и вздыхали: «Это надо же, они точная копия друг дружки!»

И дело не в том, что я нуждалась в любви, ничего подобного. Мне лишь хотелось, чтобы в моей жизни был человек, который меня никогда не покинет, чей взгляд служил бы гарантией, твердым обещанием того, что мы всю жизнь будем вместе. На фотографиях только я замечаю сходство с матерью, остальные не находят в нас ничего общего. Не знаю, можете ли вы себе это представить. У всех моих школьных друзей отцовские носы или волосы как у матери, или глаза как у сестры. Даже Дженни Бейли, жившая в приемной семье, была похожа на одноклассниц, словно она им двоюродная сестра (учтите, это были восьмидесятые годы, и в Ирландии все в той или иной степени были друг другу родней).

В детстве я постоянно напускала на себя страхи, и отсутствие сходства с кем-либо было для меня сродни потере собственного отражения в зеркале. Мне казалось, будто я нахожусь в этом мире по какому-то недоразумению. Я могла появиться откуда угодно: меня могли подбросить на Землю инопланетяне, или подменить в колыбели эльфы, или вырастить в пробирке в какой-нибудь секретной лаборатории ЦРУ.

Если бы эта загадочная девушка вошла однажды утром в наш класс, радости мне хватило бы на год вперед. Но она не вошла и я выросла, научилась владеть собой и перестала забивать голову всякой чепухой. И вот теперь, как гром среди ясного неба, у меня появилась копия, а мне почему-то нерадостно. Я привыкла быть собой: одна, никаких связей. Эта девушка казалось мне чем-то вроде наручников — кто-то невидимый защелкнул их на моем запястье, причем так сильно, что они врезались в плоть до самой кости.

Главное, я знала, как она присвоила себе имя Лекси Мэдисон. Внезапно меня осенило, словно в голове у меня со звоном разбили бутылку; осенило с такой ясностью и четкостью, будто все случилось со мной. И это тоже мне не понравилось. Где-нибудь в городе — в баре, или в переполненной пивной, или в магазине — мог прозвучать чей-то голос: «Лекси? Лекси Мэдисон? Боже, сто лет тебя не видела!» После чего важно осторожно следовать правилам игры и небрежно задавать правильные вопросы. «Это было так давно, я даже не помню, когда мы с тобой в последний раз виделись…» Глядишь, и выудил из собеседника, все, что нужно. Она была далеко не дура, Лекси Мэдисон.

Большинство дел об убийстве превращается в бесконечную битву умов — здесь все было иначе. Впервые моим реальным противником стал не убийца, а жертва: непокорная, упорно хранящая свои тайны, моя соперница во всех отношениях.

В субботу ближе к обеду я уже настолько исполнилась решимости, что забралась на кухонный стол, сняла с полки коробку из-под обуви и, вывалив на пол хранившиеся в ней документы, стала перебирать их в поисках свидетельства о рождении. Мэддокс Кассандра Джинни. Пол женский. Вес шесть фунтов десять унций. Близнецов нет.

— Идиотка! — отругала я себя и снова полезла на стол, чтобы положить бумаги обратно.

Днем ко мне заглянул Фрэнк. Я все еще не отошла от приступа гиперактивности — моя квартирка слишком мала, приводить в порядок было больше нечего. Поэтому я искренне обрадовалась, услышав в домофоне его голос.

— Какой сейчас год? — спросила я, когда он поднялся на лестничную площадку. — Как зовут президента?

— Хватит дурить, — сказал он и одной рукой обнял меня за шею. — У тебя симпатичная квартирка, вот и играй в ней. Можешь изображать из себя снайпера, сидящего в засаде. Главное, не пошевелить при этом ни единым мускулом и писать в бутылку. А я принес тебе все необходимое.

Он протянул мне битком набитый пакет с логотипом супермаркета «Теско». Внутри оказалось все, что нужно для выживания: шоколадное печенье, сигареты, молотый кофе и две бутылки вина.

— Ты золото, Фрэнк, — похвалила я. — Ты меня прекрасно изучил.

Это уж точно, четырех лет хватило — Фрэнк запомнил даже, что всем прочим сигаретам я предпочитаю легкие «Лаки-страйк». Ощущение малоприятное, но он за этим сюда и пожаловал.

— Штопор найдется? — поинтересовался Фрэнк.

Я тотчас включила антенны. Надо сказать, алкоголь я переношу нормально и пьянею медленно, однако нелишне намекнуть Фрэнку, что я не такая дура и не собираюсь напиваться в его обществе. Я протянула ему штопор и отправилась за бокалами.