Проклятая игра - Клайв Баркер Страница 122

И вот он был почти уже почти на месте. Он был плохо одет для холода, который уже подбирался к нему, и поеживался, пока шел через пустырь к отелю «Обитель Демонов».

Ранняя осень в этом году, не подождав даже начала сентября, дохнула холодом. За недели, прошедшие с момента, когда он в последний раз был здесь, лето уступило натиску ветра и дождя. Однако это уныние не нагоняло на него тоску. Летнее тепло в небольших помещениях уже никогда не пробудит в нем приятные ощущения.

Он поднял глаза на отель. В ускользающем свете он казался кораллово-красным – отметины от огня и граффити казались почти рельефными, каждая деталь в абсолютном фокусе. Он немного задержался, разглядывая фасад, отыскивая какой-то знак. Может быть, мигнет окно или скрипнет дверь – все что угодно, что подготовит его к тому, что он может обнаружить внутри. Но отель оставался безмолвным. Просто крепкое здание, изуродованное временем и огнем, ловящее последний дневной свет.

Входная дверь была закрыта последним уходящим посетителем, но попыток вернуть на место доски не было. Марти толкнул дверь и она отворилась, скрежеща по штукатурке и пыли на полу. Внутри ничего не изменилось. Люстра качнулась от порыва ветра, незвано ворвавшегося снаружи в святая святых, сухой дождь пыли осыпался на пол.

Пройдя первые два пролета он почувствовал запах – что-то пахло резче, чем хлам или зола. Очевидно, тела по-прежнему были там, где их оставили. Разложение должно было уже начаться. Он не знал, как долго длится подобный процесс, но благодаря опыту предыдущих недель, он был готов к худшему; даже усиливающийся запах едва трогал его.

Он остановился на полпути и вытащил купленную им бутылку виски, отвернул крышку и, все еще следя глазами за остатками лестницы, приложил бутылку к губам. Глоток обжег ему десны и горло и отправился дальше, продираясь к его желудку. Он справился с искушением сделать второй глоток. Вместо этого он закрыл бутылку и сунул ее в карман, прежде чем продолжить подъем.

* * *

Воспоминания начали осаждать его. Он надеялся удержать их на расстоянии, но они упрямо возвращались и у него не хватало сил, чтобы справиться с ними. Изображений не было – только голоса. Они эхом отдавались в его черепной коробке, словно она была пуста, а он был просто неким безмозглым животным, отвечающим приказам высшего разума. Огромное желание повернуться и бежать навалилось на него, но он знал, что если он вернется обратно к ней, угрызения совести только усилятся. Скоро он будет с подозрением относится к каждому движению ее руки, интересуясь, не готовит ли Европеец ее к убийству. Это будет просто другой вид тюрьмы: ее стены – подозрение, ее решетки – сомнения, и он будет заключен в ней до конца своей жизни. Даже если Кэрис уйдет, не будет ли он оглядываться через плечо, ища кого-то с лицом, спрятанным за лицом, и непрощающими глазами Европейца?

С каждым шагом его страхи множились. Он ухватился за грязные перила и силой заставил себя идти вверх и вперед. «Я не хочу идти, – захныкал в нем ребенок. – Не заставляйте меня, пожалуйста. Достаточно легко развернуться и отложить это все. Смотри! Твои ноги смогут это, только скажи слово. Вернись! Она проснется в конце концов, только будь терпимей. Вернись!»

«А если она не проснется?» – Возразил голос разума. И это заставило его идти дальше.

Корта он поднялся на следующую ступеньку, что-то шевельнулось на лестничной площадке перед ним. Словно бы прыгнула блоха – не больше; так тихо, что он едва расслышал. Возможно, крыса? Возможно. Все охотники за падалью вполне могли прийти сюда в надежде поживиться, разве нет? Он предвидел и этот ужас и был готов к нему.

Он достиг площадки. Крысы не бросились врассыпную от звука его шагов, по крайней мере он не видел ни одной. Но все же здесь что-то было. На верхней ступеньке лестницы маленькая коричневая личинка, извиваясь, ползла по ковру, явно торопясь куда-то. Видимо, вниз по лестнице – в темноту. Он не стал слишком рассматривать ее. Что бы это ни было, оно было безобидным. Пускай она найдет себе укромное место, чтобы растолстеть там и со временем стать мухой, если у нее были такие намерения.

Он пересек предпоследнюю площадку и начал подниматься по последнему пролету лестницы. Несколько ступенек вверх – и запах резко усилился. Вонь гниющего мяса нахлынула на него и сейчас, несмотря на виски и всю его психологическую подготовку, его внутренности скручивались и переворачивались, как личинка на ковре, дрожа и крутясь.

Он остановился, поднявшись на две или три ступеньки, вытащил бутылку и сделал два больших глотка, проглатывая столь быстро, что на глазах его выступили слезы. Затем он продолжил свой подъем. Что-то мягкое скользнуло под его каблуком. Он взглянул вниз. Еще одна личинка – наверное, старший брат, – была остановлена на своем спуске его ногой: с жирным звуком она лопнула. Он еще несколько секунд разглядывал ее, прежде чем поспешить дальше, чувствуя, что подошвы его ботинок скользят – или же он давил остальных подобных тварей, пока шел?

Голова его звенела от вони; последние пару дюжин ступенек он преодолел почти бегом, спеша быстрее покончить с самым худшим. К тому времени, как он достиг последней ступеньки, он почти задыхался. Он представил, насколько абсурдно он, должно быть, выглядит – пьяный бред, – как гонец с сообщением о проигранной битве и убитых детях, спешащий во дворец некоего величественного короля. Только вот сам король был тоже убит и его бой был тоже проигран.

* * *

Он направился к пентхаузу; запах стал настолько сильным, что дышать становилось почти невозможно. Как и в предыдущий раз, он бросил взгляд на свое отражение в зеркале – он выглядел жалким, с уставшим испуганным лицом и – о. Боже! – ковер шевелился. Не две, не три, а по меньшей мере дюжина личинок слепо копошилась здесь, передвигаясь по ковру, оставляя за собой грязные следы. Он не видел раньше подобных насекомых, их строение было сложно определить и все они были разных размеров – некоторые толщиной в палец, другие – размером с детский кулачок; их бесформенные тела были лилового цвета с желтыми пятнышками. За ними оставались следы слизи и крови, как от загнивающих ран. Он обошел их стороной. Они разжирели на еде, с которой он когда-то беседовал и спорил. Ему не хотелось изучать их слишком близко.