Апокалипсис Антона Перчика - Анна Никольская Страница 12

Мы поели (хотя мне кусок в горло не лез), и она стала рассказывать. Про все, с самого начала. То есть с того момента, как я выключился.

Всех пострадавших в радиусе двадцати километров свозили сюда, в Николаевский госпиталь. Но потом коек перестало хватать, и раненых уже распределяли по домам, среди местных жителей. Ну тех, которые еще были готовы сотрудничать. Потому что на тот момент многие уже начинали сбешиваться. Соня так и сказала: «сбешиваться» — я сначала не понял, о чем она.

— Это на третий день случилось, после того как упали метеориты. Я в ту ночь сидела в больнице, с папой. Он был без сознания, подключен к аппарату искусственного дыхания. Мама ночевала дома, потому что мы брата днем хоронили — она плакала все время. Остановиться не могла. Брат с папой волонтерами тушили лес в округе, вместе с пожарными. Они задохнулись там, — Соня шмыгнула носом. — Папу откачали, а Сережку…

Я думал, она сейчас опять разревется, но нет. Ее только всю колотило, как от холода. В подсобке вообще-то было тепло, даже жарко — батареи шпарили вовсю. Это в середине мая.

— Ночью я встретила бабу Марусю в коридоре, она от нас через дом жила. С этого все началось — Маруся первой из погибших встала. Но я тогда не знала, что она уже умерла. Они с Николай Иванычем в шашки утром играли, я видела. Их еще медсестра заругала: мол, у них постельный режим, а они тут в шашки режутся. Мне тоже это странным показалось: у людей горе, почти у всех в деревне кто-то из семьи пострадал, а они играют. Я тогда решила, что она вышла в коридор попить или в туалет. У нее халат такой — в больших сиреневых розочках, я ее сразу узнала, хоть она лицом к стенке стояла. Стоит и бубнит что-то потихонечку. Я ее окликнула, но она даже не вздрогнула. Я подумала, что ей, наверное, плохо, что надо позвать сестричку. Надо было позвать. Но я сама к ней подошла. Потрогала ее за плечо, и она обернулась.

Не знаю, что со мной произошло в тот момент. Может, голос Сони на меня так подействовал — она все это таким монотонным голосом говорила, как будто рассказывала мне сказку. А может вообще вся эта странная обстановка. В общем, мне реально стало жутко. Просто до чертиков — у меня под кожей на спине мурашки туда-сюда шуровали, как ненормальные.

— Я ее не узнала, бабу Марусю. У нее вместо лица была дырка.

— В смысле?

— Ну, знаешь, как будто ей его отрезали или отломили — как кусок от пряника. Только он пустой внутри оказался. И волосы вокруг головы стояли дыбом — ярко-красные. Она их всегда хной красила. И знаешь, что самое ужасное?

— Что?

— Я даже не испугалась сначала, совсем. Наоборот, засмеялась — стыдно вспоминать. Стою и смеюсь над ней, над этим ее халатом в дурацких розочках. Просто хохотала в голос, у меня даже слезы брызнули и живот свело судорогой. А потом баба Маруся тоже засмеялась — я тогда первый раз услышала, как зараженные смеются. Они тоненько так визжат, как поросята, и дергаются всем телом. Знаешь, типа клоунов в цирке, надсадно. Только от их смеха внутри все начинает ныть, как будто внутренности на кулак кто-то наматывает.

Соня замолчала. Уставилась в пол и молчит. Как будто вдруг забыла, о чем рассказывала. Потом она вообще глаза закрыла. Я подождал немного.

— А дальше?

— Дальше раненые стали умирать. И другие больные тоже, — опять заговорила она, как ни в чем не бывало. — Ну те, которые еще до взрывов лежали в больнице. Даже те, у которых было простое воспаление легких или кому вырезали аппендицит, те тоже. Их отвозили в морг, а они там вставали и начинали ходить. Каждый день их становилось больше, особенно среди врачей и медперсонала. Потому что они с зараженными постоянно контактировали, пока еще не разобрались, что происходит. Потом людям велели носить маски, респираторы привезли из города, но многие отказывались их надевать. Мама, например. Она не верила, что может чем-то от папы заразиться. Он через несколько дней тоже умер. А потом встал. Мы сначала не поняли, что случилось, — решили, что он в себя пришел. Но он нас не узнавал — ни маму, ни меня, никого. Его тоже в морг потом отвезли, вместе с другими, уже когда у него лицо стало вваливаться. Их всех — и живых, и мертвых — в одном месте держали, в изоляторе.

— Почему?

— Я же говорю, мест не хватало. Надо было спасать тех, у кого иммунитет. Из Москвы санитарно-эпидемиологическая комиссия приехала, нам сказали, что вирус передается воздушно-капельным путем. Но не обязательно, что заболеют все, у некоторых к вирусу врожденный иммунитет. Он по наследству передается.

— Зачем же тогда их спасать, раз иммунитет? Нужно было первым делом изолировать тех, кто входил в группу риска! — Я что-то такое вспоминал из начального курса по биологии.

Соня посмотрела на меня.

— Санитары сказали, что они все равно уже обречены. Поэтому вывозили только тех, у кого анализы были отрицательные.

— Куда вывозили?

— В Москву. Там оборудовали карантинную зону. Для таких, как мы.

— Подожди. Значит, у нас с тобой, в смысле у тебя и у меня, иммунитет?

— Выходит так, раз мы все еще живы.

— И что, этот вирус, он откуда взялся?

— Ты что, дурак? Из космоса. Метеоритный дождь, взрывы, эпидемия, конец света — ты до сих пор, что ли, не врубаешься? — Она задрала подбородок и смотрела на меня теперь сверху вниз, как на собственный кончик носа.

— Врубаюсь, — огрызнулся я. — Просто хотел уточнить.

— Ну вот и уточнил. Уточнитель нашелся.

Врезать бы этой высокомерной пигалице по заднице ремнем, да связываться неохота. Я подавил в себе приступ злости и спросил:

— А что с твоей мамой? Ты что-нибудь знаешь о ней?

— Нас должны были вместе эвакуировать — иммунитет мне от нее достался, кажется. Последний вертолет улетал в прошлый четверг. Нам объявили по радио, пока оно еще работало. Нас во всей деревне из здоровых оставалось всего пятеро. Мы с мамой, Колокольцевы и Сашка Уткин. Но что-то у них там случилось, не знаю, в общем, они задержались — вертолет прилетел уже ночью. Нас попытались вывести из больницы, но тогда уже зараженные ходили по округе. Их уничтожить хотели, вернее, как военные говорят, утилизировать, пока они еще все в изоляторе, то есть в зоне отчуждения были. Газом пшикнуть, и все, как в немецком концлагере. Но не успели. Они прямо через колючую проволоку лезли друг по другу — на них электричество не действовало. Все почти вылезли, кого не перестреляли, и ушли в лес. Теперь они днем там, а ночью возвращаются в село.

— Зачем?

— А я откуда знаю? Что-то их сюда тянет, наверное. Все-таки тут у них дома остались, огороды.

— Они же мертвые.

— Мертвые, а соображают.

— То есть они все еще опасны? Ну, в смысле, для таких, как мы?

Соня опять посмотрела на меня, как на идиота.

— Когда вертолет приземлился, они прямиком на него пошли. Их шум привлекает. И свет еще, по-моему. Пилот решил, что это нас ведут, открыл дверь. В общем, он так никуда и не улетел — вертолет на больничном дворе стоит.