Кровь избранных - Кай Дзен Страница 12

Артур вгляделся в бегающие глаза боливийца:

— Все «простите» да «простите»! Опять к бутылке присосался, старая пиявка! Ладно, принеси нам джина и вели приготовить ванну для гостей. Надеюсь, хоть на кухне кто-нибудь шевелится?

Англичанин повернулся к Дитриху и Хиро:

— В наше время приличная прислуга — большая проблема, черт побери.

Немного погодя снова появился Хосе — с бутылкой и тремя бокалами на подносе.

— Выпьем, господа. — Налив всем джина на четыре пальца, Артур поднял бокал. — Я жду вас к ужину в девять. Джарвис покажет ваши комнаты, располагайтесь и будьте как дома.

Несколько часов спустя все трое, умытые и отдохнувшие, собрались за столом. На ужин под аргентинское вино подали свиной бифштекс, обжаренный на гриле, с отварной зеленью на гарнир и картофель фри. Чуть погодя принесли фрукты: папайю, манго и бананы.

После еды Филмор предложил Дитриху и Хиро перейти на веранду, где угостил их сигарами. Струйки дыма медленно поплыли вверх, к крыше. Бури словно и не было. В глубокой синеве неба ярко светил Южный Крест.

Через несколько минут, пошатываясь, со съехавшим набок галстуком, вошел Хосе. Он принес три терракотовые пиалы с тонкими трубками и поставил их на плетеный из ивовых прутьев столик.

Хофштадтер взглянул на Отару и, предваряя вопрос, пояснил:

— Мате. Отвар горьких листьев с приятным послевкусием. Трубка называется бомбилья, у нее сетка на конце, чтобы листья не попадали в рот. Это как пить из горлышка чайника. Будьте осторожны: очень горячо.

Хиро попробовал и поднял глаза, раздумывая, вкусно или нет.

— Неплохо. Взбадривает.

Немец тоже глотнул.

— Да… в этих краях многие не расстаются с чашкой мате, все время посасывают, даже на работе.

Поднялся ветер, стало холодать. Все трое накинули куртки, и Артур потряс колокольчик. Дворецкий, отдуваясь, прибежал на звон. Вид у него был очень утомленный. Лакированные башмаки скрипели при каждом шаге. Хозяин велел принести самогона из сладкого картофеля.

— Черт побери, Джарвис, да ты совсем не шевелишься… Я уже боялся помереть от холода и жажды, — отчитал его Филмор, когда он вернулся.

Человечек всхлипнул, неопределенно махнул рукой и заплетающимся языком пробормотал, обращаясь куда-то в пространство:

— Я могу идти или сеньоры еще нуждаются в моих услугах? — Тут его так шатнуло, что он чуть не упал.

— Можешь идти, Джарвис, а вот бутылку оставь. — Филмор взглянул на гостей.

Хофштадтер с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Отару сидел с невозмутимым видом.

— Желаю сеньорам доброй ночи, — плаксивым голосом произнес дворецкий и исчез в темноте комнаты, примыкающей к веранде.

В тот же миг оттуда донесся грохот металла и звон разбитой посуды.

Когда холод начал пробирать до костей, все трое молча перешли в дом. Миновав пару комнат, они устроились в гостиной, где стояли диваны. Англичанин поставил бутылку и бокалы и опустился на колени, чтобы разжечь камин. Хофштадтер принялся разглядывать стойку с мечами различных форм и эпох. Один особенно его заинтересовал.

— Прекрасная копия, — заметил Отару.

Дитрих отодвинулся:

— Хиро, вы разбираетесь в оружии?

— Немного. В японском чуть получше. Учигатана [26]школы Бидзэн, [27]приблизительно четырнадцатого века, периода Намбокучо. [28]Такой меч один из первых получил равномерную кривизну, поэтому его удобно прятать в складках кимоно. И новшество заключалось не только в форме меча или в низком содержании углерода, но и в том, что удар был одновременно и режущим, и колющим. Должен заметить, копия изготовлена великолепно: хамон [29]выполнен профессионально, украшения на лезвии весьма изысканные. Это свидетельствует о высоком мастерстве кузнеца.

Дитрих и Артур переглянулись.

— Не думал, что вы такой знаток, мистер Отару, — удивился немец. — Вы для нас — постоянный сюрприз.

— О, я вовсе не знаток, просто любитель…

Угли в камине подернулись пеплом. Хофштадтер извинился:

— Прошу прощения, я, пожалуй, пойду спать. Завтра нам предстоит целый день в поле, а прошлой ночью выспаться не удалось.

Хиро поднялся:

— Я тоже хочу откланяться. Спокойной ночи, господа.

Артур попрощался с гостями и отнес бокалы на кухню. По пути в свою комнату Дитрих увидел через маленькое оконце на лестнице, как Филмор открывает створки кухонного шкафа и задумчиво смотрит внутрь, словно соображая, чего бы еще поесть.

Освещенные луной портьеры напомнили Дитриху беседку с белыми занавесками в саду виллы Хофштадтеров в Любеке. Штурмбанфюрер снова увидел сияющее лицо матери, когда та, раскинув тонкие руки, подозвала его, чтобы обнять. А он, в матроске и соломенной шляпе с синей лентой, понесся к ней во весь дух, свалился, разбил коленку, но не дал воли слезам, ведь мужчины не плачут.

Мама на фоне белой занавески в беседке.

Лицо матери, навсегда отмеченное смертельной бледностью болезни.

Хофштадтер посмотрел на руки и вспомнил тот миг, когда он погладил мать по волосам, осторожно опустил ее голову на подушку и пальцами закрыл ей глаза. Дитрих и тогда не плакал. Только ощущение огромной пустоты охватило его. Небытие медленно вливалось в вены и в плоть. А через несколько дней пришла телеграмма от отца. Ее текст, словно выжженный огнем, остался в памяти:

«Скорблю по поводу кончины моей возлюбленной. Приехать в Германию не имею возможности. Поручаю моего сына Дитриха заботам воспитателя, назначенного заранее.

Барон Е. Т. фон Хофштадтер,

Дамаск, [30]Сирия, 18 августа с. г.».

А мы — мы пригладили волосы