Крестный отец Катманду - Джон Бердетт Страница 12

Без сомнения, последняя фраза была адресована мне. Внезапно показалось, что остальные слушатели, проследив за его взглядом, стали смотреть на меня. Я кивнул, согласный со всем, что бы там ни подразумевалось, а сам подумал: «Какое все это имеет отношение к цене на наркотики?»

Тиецин невольно приковывал к себе внимание. Я решил, что в определенный период жизни он пешком преодолел перевал на высоте пятнадцати тысяч футов, который служит проходом между Тибетом и Дхарамсалой. [17]С отвагой великана Тиецин воспользовался своим физическим изъяном, чтобы продемонстрировать дух, свободнее, чем у олимпийского чемпиона. Но самым притягательным в нем были глаза: их живость и острота взгляда свидетельствовали о десятилетиях медитации, а это подделать невозможно.

Мне не оставалось ничего другого, как слушать, пока он распространялся о китайском вторжении: варварской жестокости захватчиков, превративших тибетцев в рабов и заставлявших их участвовать в мародерстве и разграблении собственной страны во имя великого социализма. Молодых женщин в Лхасе заставляли заниматься проституцией в угоду китайским солдатам — грубым, бесчеловечным крестьянским парням, в основном детям и внукам холокоста Мао Цзэдуна, который он назвал «культурной революцией».

Тиецин говорил нелицеприятные вещи — вовсе не то, ради чего приезжают в Гималаи туристы, — но все внимательно слушали, завороженные изувеченным героем. Я же про себя решил, что поддался бы его очарованию, даже если бы он читал лекцию о железобетоне: дело было в личности, и Тиецин это понимал.

Пока я об этом думал, он так пристально на меня глянул, что возникло ощущение головной боли. Я удивленно поднял глаза на его морщинистое лицо, на котором не отражалось ничего похожего на добротолюбие. В это мгновение оно вообще казалось не человеческим, а может быть, и на самом деле не было человеческим. Затем он снова отвернулся.

После такого необычного экскурса в историю его обобщение принципов буддизма звучало на удивление обыденным и общепринятым. Тиецин, как простой экскурсовод, поведал о Будде, дхарме и сангхе, [18]упростив все понятия для слушателей-фарангов. Когда он закончил, все вежливо похлопали и стали расходиться. Я посмотрел им вслед. Пять белых женщин и трое белых мужчин — всем нет и тридцати. Я не сумел определить, откуда они: европейцы, американцы или австралийцы. Выглядели они достаточно невинно — обычные туристы без особых пристрастий. Может быть, Тиецин организовал встречу с ними с прицелом на тех людей, какими они станут через пару жизней? Во всяком случае, сейчас ни один из них не выглядел так, словно рвался принять монашеский сан.

Внезапно я остался с лектором наедине, а он, отвернувшись к окну, глядел на гигантские глаза на ступе и, казалось, забыл обо мне. Я кашлянул. Он повернулся, улыбнулся, подошел и поставил стул так, чтобы сидя смотреть мне в глаза. Затем протянул правую руку — ту, что изувечена, — и большим и указательным пальцами пожал мне ладонь. А потом не отпускал, пока я не сделал попытку освободиться. Его уцелевшие пальцы оказались очень сильными. Он дернул подбородком, поощряя начать разговор.

— Вы потеряли пальцы, когда переходили через горы в Дхармасалу?

— Нет, я потерял их в Чамодо.

— Понятия не имею, что это такое.

— Самая восточная часть Тибета, откуда китайцы начали наступление.

Я обнаружил, что задумчиво киваю, в то время как информация, которую я странным образом впитал много лет назад, стала отфильтровываться через клеточки памяти. Биокомпьютер приступил к скрупулезным вычислениям, завершившимся вспышкой озарения.

— Вы участвовали в сопротивлении?

Тиецин глубоко вдохнул, затем выдохнул.

— Тысячи таких, как я, добровольно отказались от монашеского сана, чтобы сражаться за свою страну. Казалось, наши действия были не такими уж опрометчивыми: на нашу сторону встала Америка в лице ЦРУ.

— Да, — отозвался я. — Я об этом где-то читал. Вас предали.

Тиецин пожал плечами.

— Можно сказать и так. Или объяснить недостатками демократии. Америка проголосовала за Никсона.

Я это помнил. Умник президент увидел в Китае полезный противовес Советскому Союзу. И черт с ними, с правами человека — на них президент Никсон, по совместительству взломщик, [19]не привык тратить время. Придя к власти, он отдал распоряжение ЦРУ прекратить поддержку тибетского сопротивления.

— Но вам тогда было очень мало лет, — предположил я.

— Пятнадцать. И семь из них я носил облачение монаха. Узнав, что отец и все мужчины из моей родной деревни решили сражаться, присоединился к другим монахам, ушедшим в мир. Китайцы нас, конечно, покрошили. Но разве дело в этом? — Он замолчал, ожидая моего вопроса.

— Вам удалось сбежать в Дхарамсалу?

Тиецин надул губы.

— Может, вам лучше не знать, как я поступил дальше. — Он опять подержал паузу. — В итоге я все-таки оказался в Дхарамсале, выразил свое почтение его святейшеству и принял предложение занять место в монастыре, где смог продолжить свое религиозное обучение.

Снова молчание, словно он прикидывал, сколько мне следует знать.

— Но когда настало время давать обет, я не сумел это сделать. Благодаря китайцам в моей душе царил не Будда, ее переполняла ненависть. То, что случается с человеком в юности, трудно преодолеть. — Он тяжело вздохнул. — И я нашел девушку. — Тиецин улыбнулся. — Точнее, девушка нашла меня. Разумеется, она была белой. И прирожденной благодетельницей человечества. Сейчас я произношу эти слова с иронией, ведь это как если сказать, что человек не замечает своих пороков. Ей пришло в голову, что любовь и брак меня исцелят. Я поверил. На Западе мне все было в новинку, а в остальном я разочаровался. И решил, что у нее есть верные ответы на мои вопросы. Вот каким я был наивным.

Он насмешливо на меня посмотрел.

— Мой ум благодаря занятиям в монастыре был хорошо тренирован, и я пошел по обычному пути человека из «третьего мира» — приобрел квалификацию. В итоге получил докторскую степень по истории Тибета — не правда ли, полезная штука, чтобы найти свое место в корпоративной Америке? Но что должно было случиться, то и случилось: любовь иссякла, брак распался. Жена, которая в первый день была готова за меня умереть, в день тысячный не знала, как от меня избавиться. Я же привык серьезно относиться к клятвам и не мог от нее уйти. — Тиецин несколько мгновений задумчиво смотрел на меня. — Но когда лицемерная, страдающая ипохондрией, испытывающая к себе жалость, боящаяся жизни, ненавидящая мужчин, вечно чего-то добивающаяся, инфантильная, преступно мыслящая стерва бросила меня, я от облегчения расплакался. Слава Будде, у нас не было детей! — Он поднял руки вверх — одну увечную, другую здоровую. — И вот он я. — Его бровь иронично изогнулась.