Закрытый клуб - Дэнни Тоби Страница 12

— Привет, малыш, — заворковала она с тягучим южным выговором.

Мужчина не шевельнулся, когда женщина повисла у него на шее. Что эта замухрышка делает рядом с таким, как он?

— Это Джереми, — сказал ей мужчина без малейшей неловкости. — Джереми, это моя подруга Кэндис. Она прилетела сегодня утром.

— Рад знакомству. — Я протянул руку.

— О-о, он хорошенький! — Она пьяно ухмыльнулась. Несмотря на ее кричаще яркий макияж, я понял, что раньше она была очень красива. — Надо познакомить тебя с моими дочерьми, — сказала она и насмешливо подмигнула: — Младшая — девственница.

Я смущенно кашлянул.

— Кэнди, налей себе выпить. Мы с Джереми поднимемся наверх.

Он обнял меня за плечи и повел по парадной лестнице на второй этаж. Я залюбовался изысканной обстановкой. Каждая деталь, каждый штрих были безупречны: мраморные арки с гладкогрудыми ангелами, склонявшимися над проходящим, старинные часы и лампы, чья форма повторяла изгибы комнат. Незнакомец тоже шел плавно, как бы обтекая каждый поворот. Женщина внизу вносила единственный диссонанс: казалось, кто-то исторг из инструмента фальшивую ноту. Лукавая, безумная мысль мелькнула у меня: неужели надо мной насмехаются? Может, появление представительницы «белой голытьбы» призвано напомнить мне, кто я есть? Или это у меня разыгралась паранойя? Кто знает, не предпочитает ли незнакомец именно таких Кэндис? В конце концов, Билл Клинтон обладал самыми широкими возможностями, но вспомним вереницу тех, за кем он бегал. Всегда будут сенаторы, которых застанут со спущенными штанами в придорожных мотелях, где они пробуют на вкус разные способы саморазрушения. Так что же это — порок или пародия? Получилось, конечно, смешно, но вопрос в том, кто над кем смеется: я над ними или они надо мной?

Через маленькую дверь мы вошли в кабинет. В центре стоял дубовый стол, вдоль стен тянулись книжные полки, заставленные не книгами, а сувенирами со всего мира: африканскими масками, индийскими идолами, индейскими тотемами и сотнями других, незнакомых мне артефактов.

На одной из стен висела огромная карта мира, где весь свет распластался на двух плоских эллипсах. Из карты торчали сотни булавок, отмечавших разные города.

— Вы побывали во всех этих местах?

— Да. — Его глаза блеснули. — За много лет, разумеется.

Мое внимание привлекла потертая маленькая карта, висевшая в рамке на стене.

— Одна из оригинальных карт поисков на Бимини. [8]Там я немного задержался, — засмеялся он.

Незнакомец не ходил за мной по пятам, позволяя бродить вдоль полок.

— Что это? — спросил я, глядя на толстую закупоренную бутылочку с желтой жидкостью, напомнившую мне уроки химии в старшей школе.

— А. — Мужчина пересек кабинет и приподнял бутылочку. — Это аква регия. Царская водка, смесь соляной и азотной кислот. Знаменита своей способностью растворять золото.

Он взял ручку со стола, что-то настрочил в блокноте, вырвал страницу и протянул ее мне.

Au + 3NO3+ 6H+ → Au3+ + 3NO2 + 3Н2O

Au3+ + 4Cl → АuCl4-

Я кивнул, будто что-то понял, и спросил:

— Вы химик?

Он рассмеялся:

— Вы так удивлены…

— Нет, я только… Я полагал, вы юрист.

Мужчина промолчал.

Я замялся:

— Ведь вы же связаны с…

Он с любопытством посмотрел на меня:

— Химия — мое хобби, но эту царскую водку смешивал не я. Эта мензурка, как и другие вещи в этой комнате, имеет историческую ценность.

Он снял мензурку с полки и поднес ее к лампе. Она засветилась желтым светом.

— Это было среди возвращенных сокровищ, награбленных нацистами. Все пороки человеческого ума воплотили нацисты: страстную жажду власти, слепое подчинение вождю, бредовые иллюзии о сверхчеловеке, которые привели к подлейшим зверским массовым убийствам. Скажи, Джереми, ты видел Нобелевскую премию?

— Нет, сэр.

— О, она весьма красива. — Правым указательным пальцем он очертил кружок размером с ладонь. — Двести граммов 23-каратного золота, а на реверсе портрет Альфреда Нобеля и даты жизни римскими цифрами.

Он взял листок из моей руки и написал на нем:

NAT — MDCCCXXXIII

OB — MCCCCXCVI

— На аверсе гравируют имя победителя и сферу его деятельности. Премия вручается ежегодно в Швеции его величеством королем.

Его взгляд затуманился, словно он представил себе, как король сжимает ему плечо и вкладывает в ладонь медаль.

— Знаешь, что сказал поэт Йитс, принимая Нобелевскую премию?

— Нет, — ответил я в сотый раз за вечер.

— При виде гравировки, где молодой человек слушает прекрасную женщину, играющую на лире, он сказал: «Когда-то я был красив, как этот юноша, а мои неискусные стихи — хилыми и немощными. В те времена моя муза была старухой. А сейчас я стар и страдаю подагрой, смотреть не на что, зато молода моя муза». Теперь, — улыбнулся он, — я отвечу на твой вопрос. В 1940 году нацисты вторглись в Данию. Тамошний институт теоретической физики служил убежищем для германских ученых, бежавших от нацистов, включая лауреатов Нобелевской премии Джеймса Франка и Макса фон Лауэ. Все произошло неожиданно, и у них оставались считанные часы, чтобы спрятать медали, прежде чем нацисты штурмом взяли институт. Золото следовало спрятать, иначе оно пошло бы на финансирование нацистского режима. Но где его прятать? Венгерский химик де Хевеши предложил закопать медали, но Нильс Бор возразил: нацистам ничего не стоит выкопать их. Тогда де Хевеши осенила блестящая мысль: он быстро смешал царскую водку, растворил медали в мензурке — вот в этой самой — и поставил на полку к другой химической стеклянной посуде. Нацисты заняли лабораторию на несколько лет и проходили мимо полки множество раз. Когда война закончилась, де Хевеши вернулся в Данию и обнаружил, что мензурка нетронута. Он дистиллировал золото, и в 1952 году Нобелевский комитет вручил профессору Франку новую медаль.

Он сделал паузу и улыбнулся мне.

— Поразительно, — сказал я. — Как же вы нашли ее?

— Купил на аукционе в Копенгагене. Я обязательно хотел получить ее. Какой волшебный фокус! Добро растворяется, проходит через зло и восстанавливается в первозданном виде. Безупречно! Но пойдем, я не хочу, чтобы ты опоздал.

Опоздал к чему?

Через вторую дверь — позади письменного стола — мы вышли в скупо освещенную комнату, где отчетливо чувствовался резкий затхлый запах. Сразу заметив странную люстру-канделябр я с отвращением понял, что эти перекрученные, пересекающиеся детали — не что иное, как человеческие кости, связанные или скрепленные вместе. Люстра медленно покачивалась от сквозняка из кабинета. Свечи, вставленные в пустые розетки, сочились воском, покрывавшим кости, и освещали комнату тусклым янтарным светом, в котором метались тени и были слабо видны посетители. Надо мной парили ангелы в плащах, сделанные из скелетов; их костяные крылья торчали из позвоночников. Стены и потолок покрывали чудовищные узоры — полоски и круги из костей ног, запястий, позвонков. Худшим сюрпризом для меня стал макабрический камин, сложенный из черепов.