По ту сторону - Инга Андрианова Страница 11

— Меня сюда родственники упекли, я здесь уже десять лет. Не бойся, меня не лечат, со мною можно говорить. Смотри, не попади под инсулин!

Позвали на обед. За длинными столами все обитатели второго женского этажа. Дети и взрослые с лицами уродливых кукол, алкоголички с черными кругами вокруг глаз и аутисты — весь цвет советской психиатрии молча кладет еду в рот. Мы сидим за столом, и я бережно перекладываю огурцы в тарелку Руфины. Раздается громкий топот, и в столовую входит девочка лет двенадцати: босая, халат нараспашку, волосы всклокочены, мертвенная бледность щек и злобный взгляд без проблеска мысли. Я дрожу всем телом, и тут мне на плечи опускаются чьи-то теплые руки. Я поднимаю лицо, вижу Ольгу Ивановну — нашу соседку по лестничной клетке. Я знаю Ольгу Ивановну давно и только сейчас понимаю, где она работает.

— Не дергайся, веди себя спокойно, иначе лишишься свиданий.

— За нами наблюдают и доносят докторам, — сообщает Руфина, — Свидания получают только смирные психи.

Из последних сил стараюсь вести себя здраво, только не знаю, что входит в это понятие.

Вечером меня допрашивает врач. Я умоляю отпустить меня домой и слышу в ответ, что мне нужно лечиться. Ни интереса, ни намека на участие, только жесткие вопросы, въедливые уточнения и дежурная улыбка, не значащая ровным счетом ничего. Лечения не назначают — ждут, пока главврач утвердит диагноз, а на ночь суют в рот блестящий черный шарик, после которого я проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений.

Утром больные отплывают в комнату для свиданий, я сижу на кровати, жду приговора. В палату входит медсестра, в ее руке — блестящий шприц. Резким движением она отдергивает мне рукав, я подаюсь назад и чувствую железную хватку на запястье.

— Не дергайся, это доза для младенцев. Во время свидания не вздумай психовать! — с этими словами она всаживает в меня что-то омерзительно холодное.

При встрече с матерью стараюсь не плакать, чтобы не лишиться возможности видеть нормальные лица, находиться по ту сторону двери без ручки. Я поглядываю на санитаров и отвожу глаза. Со мной что-то явно не так: не могу сфокусировать взгляд — он поднимается все выше, скользит на самый верх…под самый потолок… Глаза закатываются, заваливается язык, сводит шейные мышцы и тянет назад, голова запрокидывается. Обеими руками хватаюсь за голову, с силой возвращаю ее на место, но тут весь процесс повторяется снова и в той же последовательности. Меня уводят в палату, укладывают на кровать. Ольга Ивановна садится рядом, гладит меня по руке:

— Не бойся, это пройдет.

— Что со мной?

— Таким образом твой организм отвечает на вторжение психотропных.

Тело сходит с ума, а мозг в полном порядке, и этой пытке нет конца. В меня вливают то глюкозу, то антидот — не работает ни то, ни другое. Четыре часа подряд я бьюсь в агонии, из последних сил тяну себя за шею, когда становится невмоготу. Ольга Ивановна мечется по больнице, звонит главврачу на домашний номер и после минутного совещания, возвращается в палату. Она кладет мне руку на лоб:

— Сикорский просит погладить тебя по голове. Расслабься, он поможет. Наш главврач — могучий экстрасенс. Сейчас он будет думать о тебе…

Через минуту я засыпаю…

… и просыпаюсь только через сутки. Мне снова дают черный шарик, и мир погружается во мрак.

Я открываю глаза: в палате светло, за окном накрапывает дождь.

Что за год на дворе? И какой нынче день? Впрочем, не все ли равно. Я мертва, и неважно, какой нынче день…

В дверях появляется Ольга Ивановна, прижимает палец к губам. Секунду спустя в палату входит мать, садится на кровать, сует мне в руку бутерброд с икрой, тревожно шепчет на ухо:

— Меня пропустили в отделение — случай беспрецедентный. Ольга Ивановна сильно рискует, но я должна тебя предупредить. Сегодня тебя поведут к главврачу. От этого разговора будет зависеть твой диагноз. Я звонила, пыталась ему объяснить, что ты не больна, что меня обманули и вынудили подписать.

— Что он ответил?

— Сказал, что не слышал ни слова, а в твоих симптомах разберется сам.

— Когда идти?

— Прямо сейчас… И, пожалуйста, думай, что говоришь! Не рассказывай лишнего!

Ольга Ивановна торопит нас на выход.

— Тебе пора, мне тоже, — мать тычет пальцем в бутерброд, — Слижи хотя бы икру!

Я заталкиваю в рот весь кусок, говорю: «Шпашибо!» и выхожу из палаты.

Вид главврача меня смущает — он выглядит молодо и несерьезно, а еще напоминает Пьера Безухова — такой же неуклюжий очкарик.

Какое-то время мы просто говорим: обсуждаем погоду, последние фильмы. Я рассказываю ему о школе, о бассейне, о предстоящей поездке в Москву. Сикорский тихо улыбается, потом становится серьезен:

— Ника, я задам тебе вопрос, он может стать последним, а может таковым не стать. Не торопись с ответом — подумай!

Он делает паузу и с расстановкой произносит:

— Здесь кое-что записано с твоих слов … например то, что по ночам ты слышишь музыку. Подумай и ответь: ты слышишь ее или чувствуешь?

Последние слова он повторяет дважды.

Я с облегчением вздыхаю:

— Нет, доктор, я ее не слышу, если вы о галлюцинациях. Она звучит во мне, внутри меня, я просто ее ощущаю, я — автор. Должно быть, тот любезный врач меня не понял, а может быть, я плохо объяснила.

Сикорский улыбается и что-то пишет на листе. Я набираюсь храбрости и обращаюсь к нему:

— Позвольте мне лечиться в другом месте! Здесь я погибну!

Он поднимает на меня свои близорукие глаза:

— Девочка моя, тебе не нужно лечиться ни здесь, ни где-либо еще. Я не дам тебе расплачиваться за грехи твоего отца. Ему уже не помочь, а вот тебя я защитить сумею. Живи дальше, занимайся спортом, поступай в свой ВУЗ, и не вспоминай больше ни обо мне, ни об этом месте.

Мое заключение длилось неделю и стоило мне семи дней жизни.

На утро я покинула лечебницу и больше не возвращалась туда даже в мыслях.

* * *

Вступительные экзамены прошли как в дыму. Я с трудом выходила из седативного клинча, плохо засыпала по ночам и панически боялась любых скачков давления.

Экзамен по английскому был первым и ключевым — сквозь эти жернова прошло не больше десяти процентов.

Моя фамилия оказалась в последней пятерке, и ждать своей очереди пришлось целый день. Прошел слух, что конкурс выдался рекордный — двадцать пять человек на место. И теперь вся эта возбужденная толпа колыхалась у входа, то смыкаясь, то расступаясь. Меня вызвали ближе к вечеру, когда в коридоре оставалось не больше десяти человек. Я вошла в аудиторию, уставшая и заторможенная, вручила паспорт, вытянула билет и заняла свободный стол. Текст показался несложным, грамматическое задание — посильным. Я склонилась над листком и неожиданно для себя нарисовала рожицу в медицинском колпаке. Немного подумав, дорисовала лекарю рожки и бородку, а внизу набросала план ответа.