Маски иллюминатов - Роберт Антон Уилсон Страница 11

Внезапно где-то невдалеке завыла собака, сбиваясь на зловещую высокую ноту, как волк или койот.

— Вот видите? — сказал Джойс. — Животные, и те бесятся, когда дует фён.

— Это как запах белого сандала, — согласился Эйнштейн. — Такой сильный и густой, что начинает тошнить.

— А знаете, — заговорщическим голосом сказал Джойс, — если верить записям местной полиции, в дни, когда дует фён, количество убийств резко возрастает. Местные психиатры утверждают, что в эти дни также увеличивается количество нервных срывов и буйных помешательств. В этом ветре есть что-то жуткое и зловещее, не так ли? Мистер Йейтс сказал бы, что это русалки и водяные духи пытаются победить элементалов воздуха на астральном плане, осложняя нам жизнь на плане материальном.

Тут мысли Джойса опять перескочили на другое, и он цинично добавил:

— Но это всего лишь изменение в уровне ионизации воздуха, легко измеряемое теми варварскими научными приборами, которых так страшится мистер Йейтс.

После этого их разговор превратился в беспорядочный обмен мнениями, который длился до тех пор, пока они не подошли к гостинице Джойса. За это время Джойс выяснил, что Бэбкок является пылким почитателем не только незрелой (пусть и элегантной) поэзии Уильяма Батлера Йейтса, но и самого противного (пусть и милого) Йейтса. Он также узнал, что сэр Джон вместе с Йейтсом состоял в Герметическом Ордене Золотой Зари — группе лондонских оккультистов, о которой Джойс уже давно составил себе крайне неблагоприятное мнение — они все были «слегка тронутыми». Бэбкок же, в свою очередь, из множества сардонических и злобных замечаний, вскользь оброненных Джойсом, понял, что Джойс испытывает глубокое презрение к Йейтсу, «Золотой Заре», Блаватской и всему современному мистицизму в целом. Через некоторое время все начало проясняться, по крайней мере в смятенном уме Бэбкока, когда до него дошло, что мистер Джойс тоже писатель, только гораздо менее известный, чем Йейтс, а вернее — практически неизвестный. У Бэбкока возникли подозрения, что Джойса попросту гложет зависть, но это были всего лишь подозрения, ибо только сумасшедший может быть в чем-то абсолютно уверен.

— Мне кажется, — сказал Бэбкок, когда они наконец-то подошли ко входу в гостиницу «Дублин», — что вы либо социалист, либо анархист, либо и то и другое сразу.

— В моем лице вы имеете дело с ужасным примером разнузданного анархического индивидуализма, — высокопарно ответил Джойс. — Я отвергаю все без исключения нации. Государство концентрично, но индивидуум эксцентричен. Добро пожаловать в самый жуткий дом по эту сторону от Дублина, — добавил он, указывая на вывеску «GASTHAUS DOEBLIN». [16]

— Слава Богу, мы наконец выбрались из этого мерзкого ветра, — с явным облегчением сказал Эйнштейн, когда они вошли в холл гостиницы. На полу лежал желтый ковер, стены были оклеены обоями с пальмами и ухмыляющимися мартышками.

— У хозяина гостиницы очень необычный вкус, — прокомментировал Джойс вполголоса, заметив удивление своих гостей.

Здание, по-видимому, было восьмиугольным, так как Бэбкок и Эйнштейн обогнули семь углов, пока Джойс вел их к своему номеру, который, как он объявил, «снабжен альковом для завтрака, где я пью лучший итальянский кофе по эту сторону от Триеста, так как привез его из Триеста».

Следуя примеру Джойса, Бэбкок и Эйнштейн прокрались в номер на цыпочках и остановились, когда Джойс медленно и осторожно открыл дверь спальни и заглянул внутрь. Там царил беспорядок, на сбившихся простынях разметалась во сне полная женщина с красивым лицом.

— Это, должно быть, миссис Джойс, — полувопросительно-полуутвердительно сказал Бэбкок.

— Так должно быть, — съязвил Джойс, — но она мисс Барникл.

Чрезвычайно пораженный этим варварским презрением к морали и приличиям, Бэбкок вынужден был напомнить себе, что этот грубый ирландец пригласил его к себе в гости и вообще проявил более чем обычную благосклонность к нему как совершенно незнакомому человеку, притом похожему на сумасшедшего, притом представителю враждебной английской расы. Очнувшись от раздумий, Бэбкок обнаружил, что они уже расположились на кухне, в том самом «алькове для завтраков», и Джойс варит кофе, умело пристроив маску дьявола на стену, прямо над часами с кукушкой.

— Итак, — сказал Джойс, — вы утверждаете, что этот тип с козлиной мордой преследовал вас от самого озера Лох-Несс.

— Учитывая ваши взгляды, — ответил Бэбкок, — вы, должно быть, считаете мои рассказы плодом моей больной фантазии, а меня самого — сумасшедшим. Хочу напомнить вам, сэр, что в этом проклятом деле три человека уже умерли ужасной смертью.

— Их преследовал тот же демон, — спросил Эйнштейн, — который преследует вас?

Указательным пальцем он игриво потрепал маску по подбородку.

— Но что это за маскарад, где за масками никого нет?

— Маскарад Сатаны, — с горечью в голосе ответил Бэбкок.

Эти слова поразили Джойса. Ему снова пришли на ум те же строки, что и на Банхофштрассе, хотя он по-прежнему не мог вспомнить, кто их написал. Еще одно четверостишие всплыло в его памяти:

Черти пьют из черепов,

Отправляя души в ад.

Посетите, кто готов,

Сатанинский Маскарад.

Что-то много совпадений для одного вечера, подумал Джойс (сюда бы доктора Карла Юнга, уж он-то сразу разобрался бы, что к чему). Размышляя о событиях, которые произошли в последние несколько часов, великий ирландский вольнодумец перекатывал в пальцах сигарету и задумчиво поглядывал на английского мистика.

— Святой Фома утверждает, — совершенно трезвым голосом сказал он, — что дьявол не в силах причинить вред тем, кто верит в Господа. Таких людей он только запугивает или пытается сбить с толку, чтобы испытать их веру. В сущности, величайшая ересь утверждать, что дьявол прямо вредит вам, ибо это говорит о том, что вам недостает веры в Божественную доброту. Ага, — прервал он сам себя, — я вижу, вы удивлены тем, что я умею говорить на этом языке. Что ж, сэр, если я когда-нибудь и поверю в мистицизм, то это будет логичный, последовательный и полный здравого смысла мистицизм Святого Фомы, а не абсурдный и полный высокопарной болтовни мистицизм современных оккультистов. Извините, я, по-моему, немного увлекся. — Он закурил сигарету и указал ею на маску. — Должно быть, это какой-то второсортный, дешевый дьявол, раз он не может обойтись в своих грязных делишках без театрального реквизита.

Бэбкок, к которому постепенно возвращалось присутствие духа, криво улыбнулся.

— Вы неверно истолковали мои слова, — сказал он. — Мне хорошо известно, что в этом ужасном деле участвуют и люди, но они наделены силами, недоступными простым смертным, ибо служат тому, кто не принадлежит к человеческому роду. Очевидно, вы относите меня к тем, кого легко напугать театральными масками, но я уже пережил ужасы, которые вы даже не в состоянии себе представить. Сегодня вечером я испугался так сильно не потому, что увидел лик Сатаны, приближающийся ко мне во мраке. Нет. Поистине дьявольским было то, что они нашли меня здесь, ведь я принял все меры предосторожности и очень тщательно заметал следы.