Призрак Рембрандта - Пол Кристофер Страница 11

С висящего на широкой террасе гамака Хан хорошо видел всю остальную деревню: десяток румах, таких же как его временное жилище, несколько длинных бараков без передней стены, построенных японцами в годы войны, и два старых, почти развалившихся общинных дома, когда-то полных дыма и смеха, а теперь населенных лишь призраками мужчин, женщин и детей, чьи высохшие, почерневшие головы — трофеи из страшного прошлого — рядами висели на гнилых стропилах.

В жилах Хана, как и многих других членов его племени, текла смешанная — малайская, китайская и местная даякская — кровь, но в отличие от остальных он мог похвастаться тем, что происходит от самого Белого Раджи — Чарльза Брука, английского авантюриста, появившегося здесь в середине девятнадцатого века, чья семья железной рукой правила Сараваком целых сто лет. У Хана имелось и неопровержимое доказательство этого родства: на его грубом лице азиатского полукровки светились удивительно светлые, ярко-голубые глаза. Они умели наводить порчу, видеть будущее и угадывать ложь — по крайней мере, в это верили суеверные подданные его пиратского королевства, и Хан охотно поддерживал такие слухи, а временами начинал верить в них сам.

Со стороны океана неожиданно налетел короткий шквал, и по железной крыше, точно горсть брошенных чьей-то рукой камешков, ударили струи дождя. Поднявшись с гамака, Хан по плетеным циновкам босиком подошел к краю крытой террасы и посмотрел на изрытую дождем реку. На нем был простой саронг в черно-белую клетку. Под коричневой, блестящей от пота кожей бугрились стальные мышцы. Он был высоким и плотным, с иссиня-черными волосами, грубо подстриженными «под горшок» по обычаю предков — ибанов, или морских даяков. [9]Все ибаны были прирожденными воинами и недаром признали его вождем своего клана.

Хан взял стоящую на перилах чашку, отхлебнул из нее туака — огненного рисового вина, прополоскал им рот и сплюнул в бегущую под террасой реку. Дождь уже стихал, и теперь по крыше, казалось, стучали не камни, а чьи-то сердитые пальцы.

Было время, когда казалось, что судьба Хана сложится совсем по-другому. Тогда его звали Джеймс Хо Линг Синбад Аладдин Сулейман Хан, он был младшим сыном министра здравоохранения Саравака — беззаботным юношей, который закончил престижную частную школу, с легкостью поступил в Академию Филипса в Андовере, а потом и в Гарвард, где получил два диплома: по бизнес-управлению и по международному праву.

Он провел за границей более десяти лет, и все это время в письмах из дома ему рассказывали о происходящих на родине печальных переменах. Всю страну, как проказа, разъедала безудержная коррупция. Отца сместили с поста, его земли и деньги конфисковали, а когда он попытался протестовать, нож наемного убийцы заставил его замолчать навсегда.

Хан вернулся на родину и увидел, что мать умирает от горя, старший брат, высокопоставленный судейский чиновник, погряз во взятках, а страна, управляемая продажной кликой Хаджи Абдула Таиба Махмуда, совершает медленное самоубийство: ее леса распродаются направо и налево, реки пересыхают, а народ безжалостно истребляется. Скоро мать умерла — и он остался один.

Собрав все немногое оставшееся имущество, Джеймс Хо Линг Хан отправился вверх по реке Реджанг — туда, где когда-то жили его предки, возобновил забытые родственные связи, завел новых друзей и довольно скоро возглавил целую пиратскую империю, у которой не было союзников, зато было много врагов. Целая флотилия отлично вооруженных, быстрых катеров нападала на любое судно, у которого достало храбрости или глупости заплыть в их район. Они контролировали огромную территорию от Суматры до порта Замбоанга в море Сулу, а после вылазок проворно, точно морские змеи, скрывались в одной из своих баз на реке, подобных той, где сейчас отдыхал Хан.

Кроме пиратства у империи имелись и другие источники дохода: подданные Хана вывозили метамфетамин и фальшивые американские доллары из Северной Кореи, опиум-сырец из Вьетнама, редкие орхидеи из Сабаха, иногда — особый живой груз, который ночью тайком высаживали на пустых пляжах Северной Австралии. Но чаще всего они транспортировали оружие для террористов из Организации моджахедов Малайзии, или для группировки «Дарул-Ислам», или для боевиков «Абу-Сайяфа», или Национально-освободительного фронта Моро и любого другого заказчика, готового выложить Хану немалую сумму за фрахт.

Сквозь затихающий шорох дождя до Хана донесся другой, более низкий звук — знакомый рокот моторов его личного катера «Черный дракон». Он был одним из шести противолодочных катеров «Каро-Тей» времен Второй мировой войны, которые Хан со своими людьми обнаружил в заброшенном ангаре на необитаемом острове в море Сулу. Их построили перед самой войной по образцу «сикс-биттеров» — судов Береговой охраны США. Восемнадцатифутовые катера с небольшой осадкой были снабжены двумя авиационными двигателями мощностью по восемьсот лошадиных сил и могли развивать скорость до тридцати шести узлов.

Их вооружение составляли две двадцатимиллиметровые пушки и крупнокалиберный пулемет на корме. Полностью деревянные, они были невидимы для радаров и вмещали экипаж из пятнадцати человек — более чем достаточно для того, чтобы справиться с любым гражданским судном при любой погоде. Со временем Хан оснастил их реактивными гранатометами РПГ и новейшими навигационными приборами — гораздо более совершенными, чем те, что стояли на судах, высылаемых для борьбы с ним. После капитального ремонта двигателей его флот стал быстрым как ветер и столь же невидимым и неуловимым.

Через несколько минут из тумана показался узкий серый корпус катера, осторожно маневрирующего между отмелями лимана. Хан наблюдал за его приближением с холодной улыбкой. Со дня возвращения в Южно-Китайское море «Черный дракон» был его единственным домом.

Двигатели на катере замолчали, и последние несколько ярдов он проделал беззвучно. На палубе появился матрос, размотал швартовый конец и, когда «Черный дракон» с мягким стуком ударился о плавучий причал прямо под террасой, спрыгнул с борта и намотал канат на деревянный кнехт. Из рубки вышел невысокий, коренастый человек, быстро пересек палубу, спрыгнул на причал и по тяжелой бамбуковой лестнице поднялся на террасу к Хану. Это был дочерна загорелый китаец, одетый в высокие солдатские ботинки и камуфляжную форму с тремя звездами на погонах. Его звали Фу Шэн, и он был заместителем Хана. Они знали друг друга почти двадцать лет.

— Ара Kabar, Дапу Шэн? — спросил Хан на танджонском, почти забытом местном диалекте, на котором говорили не больше сотни людей во всем мире. — Какие новости?

Дапу было прозвищем Фу Шэна, оно означало «Большое Ружье».

— Kaba baik, tuan, — ответил Фу Шэн, слегка поклонившись. — Хорошие новости, хозяин. Я переговорил с нашими людьми в судоходной компании. Они все подтвердили. Судно находится недалеко, на юге от нас.

— А как идут дела в Лондоне?

— Идут, — пожал плечами Фу Шэн.

Для него Лондон был всего лишь местом, о котором он слышал, но никогда не видел, и все, что происходило там, мало его интересовало.