Подснежник - Джейк Арнотт Страница 104

Я невольно поморщился, и Гарри, заметив мою реакцию, усмехнулся. Разумеется, будучи криминологом, я не мог не знать, что телесные наказания в британских тюрьмах были запрещены еще в начале шестидесятых, и все же даже простая мысль о чем-то подобном по-прежнему меня шокировала.

– Нет, так действительно было бы лучше, – продолжал Гарри. – Пока существовали телесные наказания, люди не теряли условно-досрочное и не подвергались никаким другим санкциям. Правда, это было дьявольски больно и, конечно, унизительно, и все же…

– Это было варварство.

– Да, конечно, и все-таки поркой все и ограничивалось. В том смысле что не было никаких последствий. Нет, Ленни, что бы ты ни говорил, не все реформы последнего времени пошли осужденным на благо. Большинство из них было проведено только ради либеральных слизняков вроде тебя – чтобы они могли спать спокойно и думать, будто живут в цивилизованном обществе. По-вашему выходит, что несколько ударов плетью по чьей-то голой заднице – варварство, а вот запереть какого-нибудь беднягу на долгие годы и делать вид, будто перевоспитываешь, это ничего, это можно. На самом деле проблему просто спрятали поглубже и благополучно о ней забыли. Взять, к примеру, меня… Когда кто-то был должен мне деньги и не мог расплатиться, тогда мне приходилось немножко побить этого человека. Ужасно, правда? Но что происходит в так называемом нормальном обществе, когда кто-то оказывается несостоятельным должником? Его дом выставляют на торги, или же судебные приставы шныряют вокруг и разыскивают те жалкие крохи, которые этот человек не успел спрятать. Что бы ты предпочел в такой ситуации, Ленни?

Я пожал плечами, сделав вид, будто считаю вопрос риторическим.

– Ну ладно… Как бы там ни было, я не сдержался и немного отдалил день своего освобождения. Зато отныне я буду послушным мальчиком и стану учиться изо всех сил.

Он улыбнулся мне своей акульей улыбкой. Я улыбнулся в ответ.

– Мне кажется, комиссия по помилованию должна обратить на это внимание. Кроме того, если вдуматься, наука может даже помочь мне сорваться с крючка. Я имею в виду социологию девиантного поведения… Например, я мог бы попытаться объяснить комиссии, что мои антиобщественные поступки находились в полном соответствии с системой ценностей, выработанной субкультурой, в которой я постоянно вращался. Как ты думаешь, стоит мне попробовать?

Он пристально смотрел на меня, а я… Я не знал, что сказать. Честно.

Гарри неожиданно рассмеялся:

– Не волнуйся, Ленни, я не настолько глуп. И твои мысли я читаю на лице твоем… Да, я понимаю, что этот номер у меня не пройдет. Этот Гарри Старкс, скажет комиссия, как был преступником, так и остался, хотя теперь он знает, почему он совершал свои преступления. Нет, не беспокойся, ничего я объяснять не собираюсь, а собираюсь только чистосердечно раскаиваться и клясться, что подобное никогда, никогда не повторится.

– Тебе придется играть по их правилам. Приспосабливаться к системе.

– Я понимаю. Самое смешное, что в какой-то степени я всегда приспосабливался, но… Сейчас главное для меня – не высовываться. И не калечить аспирантов-химиков почем зря. Хотя, если быть до конца откровенным, то, что он говорил, меня задело. Очень задело.

– Почему?

– Я подумал, что он, быть может, в какой-то степени прав. И что социология на самом деле не такая уж точная наука.

– А сам ты как считаешь?

– Я… не знаю. Кое-что вызывает у меня сомнения. Та же теория девиантности… Видишь ли, многие вещи я совершал вовсе не в знак протеста. Мне просто хотелось действовать логично и разумно, но, возможно, у меня оказалась слишком тяжелая рука.

Он опустил голову и поглядел на свои крупные кулаки.

– И еще мне кажется, – добавил он, – что в большинстве теорий не хватает чего-то важного.

– Что ж, это уже неплохо, – сказал я бодро. – Это означает, что ты сумел выработать в себе критический подход к предмету.

За последующие месяцы Гарри действительно удалось довольно неплохо разобраться в сути социологической теории. Я же все чаще испытывал потребность обсудить с ним тот или иной сложный вопрос, чтобы проверить кое-какие собственные идеи. Замечания, которые он делал, отличались язвительной прямотой и безжалостностью, зато я мог быть уверенным, что от его внимания не укроется ни один сомнительный пункт или не до конца продуманный вопрос. Особенно это касалось криминологии. А я чувствовал, что именно сейчас мне особенно нужен оселок, на котором я мог бы выправить и отточить свои теории.

Я по-прежнему рекомендовал Гарри основные работы и ссылки, которые могли иметь отношение к смутным пока идеям, которые он начал формулировать. В этой своей деятельности Гарри демонстрировал устойчивую тенденцию в сторону структурализма. У него это получалось почти инстинктивно, и, вероятно, иначе просто не могло быть. На протяжении многих лет Гарри сталкивался почти исключительно со сложившимися общественными структурами, отличавшимися крайней неподатливостью и суровостью. И именно в них он искал смысл и объяснение происходящему. Вот почему я адресовал его к Леви-Стросу и другим французским мыслителям, работы которых, как мне казалось, могли ему пригодиться.

Наш обмен письмами и мои нечастые посещения тюрьмы представляли собой как бы один большой учебный семинар. Разумеется, я бы никогда не поменялся местами с Гарри, и все же иногда я завидовал его способности до такой степени сосредоточиваться на учебе, от которой, за редчайшим исключением, его не могли отвлечь никакие привходящие обстоятельства. Эта его способность подкреплялась почти невероятным напряжением воли, которая, в свою очередь, питалась твердой решимостью не сойти с ума.

Гарри не переставал меня удивлять. Я был просто поражен, когда выяснилось, что он способен критиковать теорию девиантности не только с интеллектуальных, но и с политических позиций.

– Ты ведь марксист, Ленни? – спросил он как-то раз, когда я приехал его навестить.

– Да, – ответил я не без некоторого колебания. – Правда, не ортодоксальный, но все же….

– Мне кажется, старик Карл плохо согласуется с девиантной социологией. Я имею в виду преступников, неудачников, прочих маргиналов… всех тех, кого мой папахен назвал бы люмпен-пролетариатом.

– Разве твой отец был коммунистом?

– Да, ортодоксальным марксистом и коммунистом. Он даже вступил в коммунистическую партию – в его времена она пользовалась в Ист-Энде большим влиянием.

– Значит, он участвовал в демонстрации на Кейбл-стрит? ^[54]

Гарри рассмеялся.

– Конечно. Он все время ее вспоминал, словно переживал заново. «Мы заставили их отступить!» – вот как он говорил. Это был его Сталинград. Сейчас многие считают, что чернорубашечников разогнали ребята Джека Спота, но мой отец всегда говорил, что это была заслуга Лиги молодых коммунистов.