Бей в точку - Джош Бейзел Страница 10

Однако, войдя в палату интенсивной терапии, я с удивлением вижу, что больной лежит на боку, глаза открыты, язык высунут. Неужели умер, пока Акфаль со мной связывался? Проверяю сонную артерию — пульс нормальный, вот только никакой реакции с его стороны.

— И давно он такой? — спрашиваю.

Акфаль готовит процедурный стол, раскладывая на нем перевязочные материалы компании «Мартин-Уайтинг».

— Он всегда такой. Тяжелый инсульт шесть лет назад. [22]

— Тогда зачем мы тебе понадобились?

— Согласно медицинской карте, у него иногда случаются сильные судороги.

Я легонько постукиваю пальцем по глазному яблоку. Никакой реакции.

— Кто-то морочит тебе голову. Это манекен, хоть сейчас в витрину.

— Может быть, — соглашается он, высыпая на голубую скатерку дермагель в пилюлях. — Приготовились.

Я поднимаю изголовье, мои студенты фиксируют ноги больного, каждый свою. Я развязываю на больном халат, и тот соскальзывает до пояса, обнажая желеобразный торс человека, давно находящегося в коме.

Сделав йодистой губкой отметину в левой нижней части грудной клетки, Акфаль заносит над ней заостренную трубку. Я кладу руку поперек груди и предплечий больного и намертво прижимаю его к столу.

Акфаль вонзает меж ребер свое орудие. Больной издает вопль и лягает студентов с такой силой, что те отлетают к стене. Один из мониторов с грохотом летит на пол.

Но главное сделано — трубка вошла глубоко. Куда она вошла — это уже другой вопрос. То, что из нее брызжет, заливая Акфаля, который только сейчас хватает больничную утку, чтобы отвести в нее струю, похоже на темно-красное вино. Через несколько мгновений пульсация приходит в норму.

Больной, издав вздох, обмякает в моих руках.

— Ребята, вы в порядке? — спрашиваю.

— Да, сэр, — отвечают они хором с дрожью в голосе.

— Акфаль?

— Чудесно. Смотрите под ноги, а то вляпаетесь.

Когда мы втроем выходим из интенсивной терапии, нас останавливает парень — точь-в-точь наш пациент, только моложе и незомбированный.

— Как там мой отец? — спрашивает он.

— Лучше не бывает, — отвечаю я.

На пожарной лестнице, поднимаясь наверх, я спрашиваю:

— Вывод, ребята?

— НПР, — отвечают они в унисон.

— Точно.

Существует приказ: «Не проводить реанимацию». Как существует обращение больного: «Дайте мне, Христа ради, спокойно умереть».

Если бы врачи разъясняли все пациентам, а те подписывали соответствующую бумагу, это могло бы спасти американскую систему здравоохранения, которая тратит шестьдесят процентов своего бюджета на тех, кто уже никогда не выйдет из больницы.

Скажете, мы делаем за Костлявую ее работу? Так вот, сообщаю: Костлявая уже все сделала. Расхожее выражение «мозг умер» не следует понимать буквально. Оно всего лишь означает: мозговые процессы зашли так далеко, что мы имеем дело практически с трупом. Сердце еще бьется, но с таким же успехом оно могло бы лежать в ванночке с формальдегидом.

Кстати, о том, делаем ли мы за Костлявую ее работу. Я направляюсь в палату Скилланте с намерением запугать его и принудить к молчанию, а уж потом думать, как с ним разделаться.

С весьма твердым намерением. Своих студентов я отправляю на общее собрание, мероприятие столь удручающее, что даже в этих обстоятельствах я испытываю угрызения совести.

И вот вам, пожалуйста. Скилланте болтает по сотовому.

— Мне кранты, — говорит он в трубку, прежде чем закрыть ее ладонью. — Ну, что? — Это уже он мне. — По-твоему, я динозавр, не умеющий пользоваться мобильником?

Он показывает мне палец и затем снова в трубку:

— Джимми, я перезвоню. Пришел Медвежья Лапа.