Шпион, который явился под Рождество - Лоренсо Сильва Страница 10

Андрей глянул налево, где проулок сворачивал обратно в сторону Каньон-роуд.

— Он мог вернуться назад, в толпу, — высказался Яков.

— Мог. Но у него кровища хлещет. Значит, он должен опасаться, что заметят, что поднимется шумиха и этим он себя выдаст. Будет он так рисковать? Или попытается отсидеться где-нибудь?

Рассуждая, Андрей вглядывался в правую сторону переулка, уводящую от Каньон-роуд. Туда следов вело меньше.

— Вы давайте налево, проверьте в толпе, — велел он Михаилу с Яковом. — А я туда.

* * *

Шагнув в открытую калитку, Каган оглядел палисадник перед домом. Сквозь густеющую пелену снега угадывались очертания скамьи и вечнозеленого кустарника справа. Слева тянулись к небу два голых дерева, из-за белизны стволов почти не различимые в снегопаде. Каган снова попытался разглядеть, что делается за большим окном, однако движения в доме по-прежнему не наблюдалось — только отблески огня в камине.

Перед глазами вдруг тоже все заплясало, под стать угадывающимся за стеклом отблескам.

«Это снег застит глаза», — подумал Каган.

Ноги заледенели, грудь под полурасстегнутой курткой тоже.

«Скорее», — велел он себе, оборачиваясь, чтобы закрыть калитку и задвинуть обратно щеколду, превозмогая острую боль в раненой руке. Когда он снова перевел взгляд на дом, в глазах опять начало двоиться.

Младенец под курткой шевельнулся. Понимая, что нужно укрыться как можно скорее, Каган сделал шаг. Потом другой. Снег повалил быстрее, вселяя надежду, что следы скоро заметет.

«Может, и удастся мой фокус». Однако Каган слишком хорошо представлял, что чувствует сейчас человек, с которым он секунду назад говорил по рации. Которого заставил поверить, будто они с ним друзья. Который — даже если сегодня не получится — будет преследовать его, пока не настигнет.

Каган подошел ближе к дому, но тут слева от входной двери возникло нечто, заставившее его всерьез испугаться за адекватность своего восприятия.

Там стоял комнатный цветок. Густая корона темно-зеленых листьев, выделяющаяся на белом снегу, — поэтому Каган зацепился взглядом. Но это ведь невозможно? Какое комнатное растение выживет под такими снегопадами? Мало того, он еще и цвел — полдюжины крупных розеток, белоснежных, сливающихся с летящим снегом, как стволы растущих во дворе осин.

И все-таки цветок стоял.

«Цветы зимой? У меня глюки, — решил Каган. — Снежный мираж какой-то. Или это от потери крови».

Спотыкаясь, он побрел по полузаметенным следам, уводящим вбок от входа. «Шагай, — заставлял он себя. — Уже почти пришел. Заберешься в сарай или в гараж, там можно будет отдышаться. Передохнуть. Перевязать рану».

Он переставлял ноги. Шаг. Другой.

«Может, там найдется брезент или старое одеяло, заползу под него, — надеялся он. — Согреюсь. Оба согреемся», — пообещал он мысленно младенцу. Каган чувствовал за него ответственность, какую ему никогда и ни за кого в жизни испытывать не доводилось. «Может, смогу завернуть тебя во что-нибудь и спрятать в укромном уголке. Тогда появится шанс защитить нас обоих».

«Только, пожалуйста, — взмолился он про себя, — не вздумай плакать. Ты наверняка голодный. Я попробую найти, чем тебя накормить. Не знаю еще что, но я постараюсь обязательно. Только не заплачь. Ты держишься молодцом. Умница! Одна только маленькая просьба, ради бога, не заплачь».

Каган встряхнулся, смахивая заодно снег с макушки. Сбоку тянулась стена дома. Сюда не доходил свет от гирлянды над входом и от кухонного окна, поэтому Каган постоял, давая теряющим остроту глазам привыкнуть к полумраку. В шелесте летящего снега все казалось ближе, как будто мир вокруг Кагана сжимался плотнее.

И вдруг иллюзию развеяло неожиданное стремительное движение. На Кагана кто-то замахивался — тут он окончательно понял, что шоковое состояние от кровопотери дает о себе знать и зрение его подводит. На него шел мальчик лет двенадцати с бейсбольной битой наперевес — уже занес, чтобы ударить, и Кагана поразила недетская решимость на лице ребенка. Однако удивлялся он буквально мгновение.

В глазах раздвоилось. Колени задрожали.

Каган рухнул в снег, и ударить мальчик не успел. Теряя сознание, чувствуя, как закатываются глаза, он постарался хотя бы упасть на бок, чтобы не придавить младенца.

«Не заплачь, — взмолился он мысленно. — Что хочешь, только не заплачь».

И все-таки младенец заревел. Громко, надрывно, испугавшись во время падения. Несмолкаемый рев, стихавший лишь на секунду, когда малыш судорожно глотал воздух, а потом снова набиравший силу — беспомощный рев, в котором слились страх, боль, голод и отчаяние, воплощение всех страданий и скорби человеческой.

* * *

— Пол, зачем ты звонишь? Это слишком рискованно. Мы ведь держим связь через тайник. Что-то срочное?

— Выведите меня. Вы не предупреждали, что будет настолько долго. Сегодня…

— Тебя почти не слышно.

— Сегодня, чтобы проверить мою надежность, они меня заставили…

— Не слышу! Отключайся. Ты ставишь под угрозу всю операцию.

— Если вы меня не вытащите, я сам уйду.

— Нет. Они заподозрят. Мы тогда вообще больше никого не сможем внедрить. Дай нам время, мы придумаем тебе благовидный предлог для исчезновения.

— Только быстрее.

— Насколько возможно. Разузнай как можно больше. Есть сведения, что через джерсийские доки собираются переправлять контрабандой груз пластита. Это территория Маленькой Одессы. Если ввозят «семтекс», без русских не обойдется.

— Главное — заберите меня. Ради бога, заберите!