Лев правосудия - Леена Лехтолайнен Страница 10

Брат Джанни казался чудаком. Он так сдавил мне ладонь, что болели кости, но наконец мне удалось высвободиться из его хватки. Силы этому монаху, во всяком случае, не занимать.

— Не знаю. — Я покачала головой. — Он исчез.

По пути в монастырь я пыталась вспомнить, что Давид мне рассказывал о брате Джанни, но, кроме того факта, что они были старыми друзьями, в голове ничего не всплыло. Монастыри с давних пор предоставляют убежище преследуемым, поэтому я не удивилась, обнаружив старого товарища Давида здесь. Даже в недавние времена лютеранская церковь Финляндии прятала осужденных на ссылку.

— Исчез? — Под очками брата Джанни блеснула искорка.

Другой монах отошел от нас, как только заметил, что не понимает нашей беседы. «Miserere nostri, Domine!» [8]— пели невидимые монахи из репродуктора, и ласточки на улице вторили их голосам.

— Пойдем-ка прогуляемся. К сожалению, в монастырский сад отвести тебя не могу. Идем сюда, по этой тропинке.

Брат Джанни стремительно направился к выходу, с той же скоростью преодолев толпу только что вошедших туристов. Я последовала за ним более осторожно, стараясь не привлекать внимания. Мы пошли вдоль широкой песчаной дороги, по обочинам которой росли белые и фиолетовые лилейники. Джанни шел так быстро, что мне стоило большого труда не отставать. Вскоре мы оказались на уровне крыши монастырской церкви, затем еще выше.

— Меры предосторожности никогда не бывают излишними, даже при разговоре на языке, который никто не понимает, — серьезно сказал брат Джанни и замедлил шаг, чтобы я могла идти вровень с ним.

Дорога была широкая, но из-за луж, не успевших высохнуть после дождя, мы шли по самому краю. Наши рукава то и дело соприкасались. Мне вспомнились рассказы моего однокурсника по Академии частной охраны, Эдгардо, о закрытом католическом заведении, где он учился в Нью-Джерси. Любое нормальное общение между людьми разного пола было запрещено, на всякое проявление сексуальности накладывалось табу, вообще все, что связано с полом, ассоциировалось у мальчиков с чем-то греховным. Был ли брат Джанни по-настоящему готов к такому, когда пошел в монахи? В Эстонии проявлений католицизма было не больше, чем в Финляндии. У монахов из Сан-Антимо каждый день перед глазами мелькали запретные плоды, женщины-туристки. Моя собственная сексуальность пробудилась во время обучения в Нью-Йорке, и с тех пор я ни в чем себе не отказывала. Зачем чахнуть в одиночестве или требовать верности от партнера? Только Давид заставил меня изменить это мнение. Я тосковала по нему и совсем не хотела других мужчин, хотя Давид никаких клятв с меня не брал.

— Ты сказал, что ждал меня. Почему? — спросила я, когда мы отошли от церкви метров на двести и оказались в тени старых дубов и лавровых деревьев.

— Давид говорил, что ты приедешь к нему. Его любимая.

Любимая! Это слово не вызвало у меня никакой радости, а, напротив, привело в бешенство. Любимая, которую оставили, не сказав ни слова, разбираться с трупом какого-то незнакомца!

— Что еще Давид тебе говорил? От кого он прятался в монастыре?

— Хилья, о таком не спрашивают. — Брат Джанни остановился и положил ладонь на мою руку. — Если человек ищет защиты от врага, здесь он ее получает без расспросов. Давид возвратился в Тарту только после получения Эстонией независимости, но мы тем не менее не забывали о том, что повсюду может подстерегать опасность. По молодости мы натворили всяких дел, а потом я совершил по-настоящему серьезную ошибку… Возможно, Давид рассказывал. Не без его участия я стал монахом. — Брат Джанни склонил голову с видом кающегося грешника.

— Давид совсем ничего не рассказывал о вашей совместной молодости!

Гордость мешала мне расспрашивать, хотя, конечно, я желала бы знать о Давиде совершенно все. Он делился со мной воспоминаниями о своем детстве на Таммисаари и плаваниях на парусниках, рассказывал о родителях, братьях и сестрах, а также о типичных для его семейства межнациональных браках. Годы, проведенные в Тарту, описывал без особых подробностей. О том, как учился в Швеции в полицейской школе, Давид немного рассказал, когда мы были в Испании, понимая, что констебль Лайтио уже сообщил мне некоторые факты из его прошлого. У меня сложилось представление, что Давид попал в полицейскую школу довольно-таки странным образом. Он ведь даже не был гражданином Швеции, но для него позаботились сделать шведский паспорт. Выходит, при наличии денег и нужных связей можно без труда изменить гражданство и саму личность. Вот брат Джанни — был раньше простым парнем из Тарту, а сейчас целыми днями молится на мертвом языке очень далеко от своего дома. Я сама не имела ни малейшего представления, где проведу следующую ночь и где получу следующую зарплату. В нашем мире не было ничего устойчивого. В голове вдруг всплыла мелодия псалма, который пели на похоронах матери.

— Давид говорил мне, что верит в Бога. Довольно странно для убийцы. А со мной он нарушил еще и шестую заповедь. Кто прощает ему эти прегрешения? Ты?

— Не человек дарует прощение, а Бог. Ты выглядишь очень сердитой на Давида. Значит, говоришь, он пропал? Когда и как?

Тропинка стала гораздо круче, из-под ног то и дело скатывались камни. Можно ли доверять этому монаху? Разве не была католическая церковь с начала времен в союзе с мерзавцами из мафии и сильными мира сего? Тот, кто раздал столько индульгенций, получает содействие Господа. Что, если брат Джанни нашел Давиду квартиру только для того, чтобы заманить его в ловушку? Он ведь уже знал, что Давида пытались выставить убийцей.

Я описала по порядку, как Давид ушел ранним утром, не оставив мне никакого сообщения, потом свою поездку в ресторан в Паганико, пересказала историю официанта об ужинавшем с Давидом неприятном типе. Рассказала и о босоногом трупе, умолчав про телефон Давида, который нашла в кармане убитого, и про содержимое ящиков комода. Хотела сначала поглядеть на реакцию брата Джанни, протестировать его благонадежность. После того как я закончила, он долго молчал. Мы поднялись на площадку, откуда открывался вид на монастырскую долину и карабкающуюся по склону холма деревню. Аккуратными рядами тянулись виноградники и оливы, кипарисы словно стояли на страже. Где-то замученно ревел осел.

— Давид мог думать, что у него есть еще в запасе какое-то время. Что они не так скоро нанесут удар, — наконец вымолвил брат Джанни. — Но они не стали медлить.

— Кто — «они»?

— Мы не знаем. Одни только предположения.

Опять это «мы»! Мне Давид не рассказывал никаких подробностей.

— Операция Европола в Финском заливе, в которой Давид принимал участие, была особенно неоднозначной. Международная полицейская организация не может функционировать, уничтожая людей, даже преступников. Европол не какая-то военная часть по борьбе с терроризмом. Организация больше не защищает Давида, и потому он в одиночку должен оберегать свою жизнь. Белорусский бизнесмен Гезолиан, продавший «грязную» бомбу, не получил и никогда не получит свои деньги. Кто-то увел их у него, а Гезолиан мстительный человек. Хотя покупатель бомбы Васильев и его ближайшие помощники погибли при взрыве, кто-то, знавший про обманный ход, остался в живых. Итак, Давид. Не всем ведь в Европоле нравится, что он знает то, что знает. Так что опасность исходит со всех сторон.