Дочь лжеца - Меган Кули Петерсон Страница 10

Этот дом дышит.

Ждет.

Комнаты постоянно меняют положение. Двери появляются в новых местах, лестницы возникают там, где раньше находились стены.

Иногда, если внимательно прислушаться, можно различить сердцебиение дома.

Каждый раз, когда помещения сдвигаются, женщина утверждает, что здание старое и что не только я путаюсь в коридорах.

– Ты привыкнешь, – уверяет она. – Кроме того, я всегда рядом, чтобы помочь.

Чаще всего я провожу время в отведенной мне комнате, покидая ее только для приема пищи. Притворяюсь, что наклейка в виде ромашки на столе – подарок от матушки, тайное послание только для меня. Я больше ни разу не видела ее с тех пор, как Они забрали всех нас, детей.

Не могу забыть, как рыдала Милли. Жаль, что не удается стереть это из памяти.

Я провожу пальцами по наклейке, потом смахиваю выступившие слезы. Неизвестно, когда вернется тюремщица, и не хочу доставлять ей удовольствие застать меня плачущей.

Пошарив в верхнем ящике стола, я достаю лист бумаги с ручкой и начинаю делать набросок карты дома. Если удастся сохранить разум ясным, то получится и отыскать путь на свободу.

Записываю то, что знаю.

Меня зовут Пайпер Блэквелл.

Мне семнадцать лет.

Мои родители – Кертис и Анжела Блэквеллы.

Люди из правительства увезли нас с мамой и остальными братьями и сестрами из дома три недели назад.

С тех пор я ничего не слышала ни о ком из них.

Меня заперли в доме, который принадлежит женщине по имени Джинни и находится в северной части Калифорнии. По крайней мере, мне кажется, что в Калифорнии, потому что так написано на газетах.

Иногда я просыпаюсь в странных местах. Либо сама туда прихожу, либо кто-то меня приносит.

Я сажусь на подоконник и выглядываю наружу. Где-то там – моя настоящая семья.

Передо мной простирается море зеленой травы, волнами взбегающей вверх и вниз по пологим холмам. Горизонт обрамляют силуэты сосен. Большинство других зданий виднеются вдалеке, за длинной дорожкой, которая ведет к воротам. Наверняка запертым, как и это окно.

Ближайший дом, белый с черными ставнями, располагается вплотную к забору, который огораживает мою тюрьму. Но я не заметила ни одного человека в соседнем дворе. Или на подъездной дорожке. Или внутри. Должно быть, там никто не живет.

За дверью моей комнаты раздаются шаги. Тихие, осторожные шаги женщины.

Она стучит.

– Я собираюсь в магазин за продуктами. Вернусь через час, хорошо? Оставайся в комнате.

Стоит ей уйти, как я снова пробую отпереть окно, но задвижка не поддается.

Из вентиляционного отверстия в стене вырывается холодный воздух, так что я направляюсь к шкафу, набитому одеждой, не подходящей мне по размеру. Джинсовые юбки, футболки, платья – все выглядит новым, неношеным, чистым. Я натягиваю толстовку, но она оказывается слишком короткой: едва доходит до талии. Читаю надпись красными буквами «Очень странные дела». Не представляю, что означает эта фраза. Может, название фильма или фирмы. Я стаскиваю свитер и достаю другой. Он тоже короткий, но я сдаюсь и оставляю его.

Затем снова забираюсь на подоконник и наблюдаю, как невероятно блестящая черная машина выкатывается из гаража по подъездной дорожке к ограде. Женщина вылезает с водительского сиденья, набирает код в маленьком ящичке, и ворота тут же распахиваются. Она поднимает глаза на мое окно перед тем, как сесть обратно и медленно поехать дальше. Створки медленно закрываются.

Я со скрипом отворяю дверь и выскальзываю в коридор, захватив набросок карты и ручку.

Комната напротив моей оказывается запертой. И следующая.

Лестница снова изменила положение и теперь поджидает меня в конце другого прохода. Облизываю пересохшие губы, быстро дополняю чертеж новыми линиями и торопливо спускаюсь по ступеням в прихожую. Через витражное стекло на входной двери льются солнечные лучи. Однако ручка не поворачивается, и засов не поддается. Я наклоняюсь и смотрю в замочную скважину. Женщина заперла меня.

Либо сам дом не желает выпускать пленницу.

На полу лежит пара мужских ботинок с развязанными шнурками. Обувь напоминает мне грубые башмаки Каса, поэтому я расшвыриваю ее.

Кухня выглядит так же, как и в последний раз, когда я была здесь. Я обшариваю все ящики, но не нахожу ключа, который мог бы подойти к замку́. Зато попадаются несколько тупых ножей, и, зажав несколько из них в руке, я спешу к входной двери. Первое лезвие оказывается слишком широким и не помещается в скважину. Пробую следующее, но и оно не подходит. И следующее.

Я решаю оставить один из ножей и спрятать его под матрас. Просто на всякий случай.

Проверяю окна на кухне, в гостиной. Заперто. Передвигаюсь от комнаты к комнате и пытаюсь открыть задвижки, налегая на рамы и не забывая оглядываться по сторонам.

Потом возвращаюсь на второй этаж, снова дергая дверные ручки на всех дверях, и на этот раз комната напротив моей спальни оказывается не запертой. Она наполнена разным барахлом: тканями, старыми настольными играми, фотоальбомами. Даже швейная машинка есть.

И телефон. Черный дисковый аппарат стоит на одной из полок. Дома у нас тоже был похожий, хотя отец давным-давно его отключил. Трясущимися руками я снимаю трубку и прикладываю ее к уху.

Гудка не доносится.

Я нажимаю на рычажки и снова прислушиваюсь.

Нет сигнала.

С размаху швыряю трубку.

В животе раздается урчание, и я возвращаюсь на кухню, открываю холодильник. Внутри на пластиковых полках ровными рядами выстроились овощи, а бутыли с молоком загораживают, как часовые, наполовину съеденный яблочный пирог. Пальцами отколупнув кусок выпечки, я запихиваю его в рот, держа над раковиной. По подбородку стекает липкий сладкий сироп.