Дайте усопшему уснуть - Дональд Уэстлейк Страница 10

Вывеска на лужайке перед домом, гласившая: «Огастес Мерриуэзер, салон скорби», имела фута три в ширину и была начертана неоновыми буквами, да еще голубыми — для пущего достоинства. За вывеской и ухоженной лужайкой стоял дом, построенный во второй половине прошлого века и похожий на городское жилище рыцаря-разбойника. Его фронтоны и глубокие оконные ниши прежде были отделаны штукатуркой, теперь же их покрывала мрачная бурая краска. Широкое крыльцо тянулось вдоль безликого фасада. Подходя к дому, Энгель увидел, что на крыльце яблоку негде упасть от легавых в мундирах.

Энгель на миг замер, будто споткнулся, но, разумеется, было уже поздно: его заметили. Он пошел дальше, стараясь напустить на себя непринужденный вид.

Полицейских было человек тридцать и, похоже, собрались они здесь вовсе не для торжественной встречи Энгеля. Они стояли кучками по трое или четверо и вполголоса что-то обсуждали. На всех были белые краги, похожие на перчатки Мики-Мауса, и убого сшитые кители. Законодателем такой моды было нищее полицейское управление. Преодолев первый испуг, Энгель понял, что это, очевидно, свита очередного покойника. Мерриуэзер не отличался разборчивостью и зарывал в землю как усопших нарушителей закона, так и его почивших блюстителей. Энгель поднялся на крыльцо, очутился в самой гуще своры легавых и почувствовал на себе их любопытные, но не очень пристальные взгляды.

Никто им особенно не интересовался. Энгель пересек крыльцо, открыл забранную проволочной сеткой дверь и нос к носу столкнулся с человеком, который как раз выходил на улицу.

— Ой! — воскликнул Энгель.

Человек потерял равновесие и замахал руками. Это был полицейский средних лет; на рукаве его кителя красовалось столько нашивок, что он напоминал дорогу, вымощенную желтым булыжником. Чтобы удержаться на ногах, полицейский ухватился за Энгеля и воскликнул:

— Прошу, мы знакомы?

Энгель с опаской вгляделся в физиономию полицейского и не узнал его. Во всяком случае, этот легавый никогда не хватал его за шиворот и не вел с ним никаких переговоров о делах организации.

— Не думаю, — ответил он. — Во всяком случае, не припоминаю.

— Могу поклясться… Впрочем, это неважно, — полицейский покачал головой. — Вы к нему?

Энгель мог бы ответить «да», если б знал, что означает «к нему». Но он этого не знал и сказал:

— Нет, у меня дело к гробовщику Мерриуэзеру. Полицейский, который по-прежнему держался за руку Энгеля, нахмурился.

— Готов поклясться, что где-то видел вас. У меня отличная память на лица.

Энгель высвободил руку.

— Наверное, спутали с кем-то, — сказал он, бочком обходя полицейского и норовя проскочить в дверь.

— Ничего, я еще вспомню, — пробормотал полицейский. — Подумаю и вспомню.

Когда дверь закрылась, Энгель с облегчением повернулся к ней спиной. Дом выглядел точно так же, как вчера, когда тут собрались близкие Чарли Броди: тот же буровато-оранжевый полумрак, то же убранство в духе Нового Искусства в приглушенных тонах, то же приторное благоухание цветов, те же толстые ковры, тот же шепот скорбящих людей.

Справа, прямо за дверью, стояли тумба и долговязый человек. Их покрывала черная ткань (на человеке был костюм, на тумбе — драпировка) и венчали продолговатые белые предметы. Если говорить о человеке, то этим белым предметом была вытянувшаяся физиономия, похожая на морду бассета, которую покрыли крахмалом. Что касается тумбы, то на ней белела страницами раскрытая книга, в которой скорбящие оставляли свои росчерки. Рядом с книгой лежала черная авторучка, прикрепленная к тумбе длинным лиловым шнурком. Послышался безжизненный голос, исходивший то ли от тумбы, то ли от человека:

— Не угодно ли поставить подпись, сэр?

— Я не из этой толпы на улице, — вполголоса ответил Энгель. — Я ищу Мерриуэзера, он нужен мне по делу.

— А… Полагаю, мистер Мерриуэзер у себя в кабинете. Пройдите вон в ту дверь с портьерами. Последняя дверь слева по коридору.

— Благодарю, — Энгель зашагал в указанном направлении, но тут за спиной раздалось: — Эй, вы, минуточку!

Энгель оглянулся и опять увидел полицейского с рукавами, вымощенными желтым булыжником. Он хмурился, наставив на Энгеля палец.

— Вы когда-нибудь были газетчиком, аккредитованным при городской ратуше?

— Нет. Вы меня с кем-то путаете.

— Мне знакомо ваше лицо, — заявил полицейский. — Я помощник инспектора Каллагэн, это имя что-нибудь вам говорит?

Еще бы. Однажды Ник Ровито так отозвался об инспекторе Каллагэне: «Если этот ублюдок оставит нас в покое и посвятит себя борьбе с красными коммунистами, как и подобает патриоту, холодная война будет завершена в шестимесячный срок. У, гад ползучий». Конечно, это имя о многом говорило Энгелю. Оно звучало в его сознании как тревожный звон будильника, смешанный с воем полицейской сирены и трелью полицейского свистка.

Но Энгель сказал:

— Каллагэн? Я не знаю никакого Каллагэна.