Переходный возраст - Анна Старобинец

Лишь через несколько лет Марина поняла, что тот день – жаркое, пронзительно-солнечное августовское воскресенье – был последним хорошим днем в их жизни. Не то чтобы счастливым – просто хорошим.

В тот день они втроем гуляли по лесу (и она почти радовалась, что купила квартиру именно в Ясенево: где еще в Москве найдешь лес в десяти минутах ходьбы от дома?) и смотрели на птиц.

Птиц было необыкновенно много; захлебываясь сварливыми хриплыми криками, похотливо разевая свои окостеневшие, древние клювы, они носились между деревьями – очень низко, почти над самой землей.

– Мам, они что, ловят тополиный пух? – спросил Максим.

– Вряд ли, – ответила она. – Наверное, они чувствуют, что скоро пойдет дождь. Птицы обычно ведут себя так перед дождем.

– Вот именно, – сказала Вика.

Максим недоверчиво оглядел безоблачное синее небо, потом – птиц. Нахмурился. Попробовал подойти к ним поближе, но птицы, возбужденно постанывая, улетели.

– Мам, а как они называются? – спросил Максим.

– Ну, наверное… стрижи? – рассеянно предположила Марина.

– Конечно, стрижи, – твердо сказала Вика. – Ты что, Максик, не знаешь, как выглядят стрижи?

– А ты что, знаешь? – огрызнулся Максим.

Обратно шли молча. Уже у самого дома Максим вдруг сказал:

– Мне тут не нравится.

– Почему? – удивилась мать. Они переехали год назад, разменяв после развода большую старую квартиру на Таганской (мужу досталась однокомнатная в Марьино, а им – “двушка” в Ясенево), и все это время ей казалось, что дети вполне довольны.

– Тут все дома одинаковые. И некрасивые.

Марина обвела глазами нудные ряды коптившихся на солнце высоток, которые торчали из пыльной газонной зелени, словно гигантские бело-голубые кукурузные початки. Между ними, преодолевая сопротивление влажного, дрожащего, словно желе, воздуха, тяжело и сонно ползали потные люди, раскаленные машины.

– Зато свежий воздух, – устало сказала она.

– Э-ко-ло-ги-я, Максик, – прогнусавила Вика.

На следующий день Максим заболел – тяжело, с высокой температурой. Врач поставил диагноз “острый отит – воспаление среднего уха”. Три недели спустя он все еще валялся в постели – ни горячие компрессы, ни капли этилового спирта, ни растирания “вьетнамской мазью” не помогали. Так что детский праздник по случаю дня рождения (Максим и Вика были однояйцевыми близнецами, и в это воскресенье им как раз исполнялось восемь) пришлось отменить.

День прошел ужасно. Максим безучастно вертел в руках подарок – водный пистолет, без всякого энтузиазма смотрел мультфильмы про космических пришельцев, много капризничал и требовал, чтобы хотя бы в день рождения ему не закапывали в ухо. Вика, узнав, что “девочки не придут”, проревела несколько часов, вечером приготовила в маленькой алюминиевой кастрюльке, которую ей подарила тетя, салат из бумажек, колбасы, кусочков ваты, Максимовых таблеток и пластмассовых морковок, попробовала накормить салатом кота Федю, была за это наказана, снова ревела, а перед сном заявила, что уйдет к папе.

Когда дети заснули, Марина поплелась на кухню. Посидела немного над чаем. Отпила пару глотков, остальное вылила. Потом вымыла посуду, умылась, намазала лицо ночным кремом. Подошла к телефону и набрала номер.

– Да? – с сомнением отозвался сонный мужской голос на другом конце города.

– Почему ты не приехал? Дети тебя ждали.

В трубке заскрежетала, раздраженно громыхнула зажигалка.

– Какие-то помехи… Ты меня слышишь?

– Да.

– Почему ты не приехал?

– Я не успел.

– Не успел за весь день?

– Да.

– Что же ты такого важного делал?

Молчание. Влажной, холодной пятерней прилипнув к трубке, Марина напряженно слушала, как скребутся там, внутри, маленькие острые коготочки – царапают нежную телефонную пластмассу, ковыряются в кабеле, перепиливают провода.

– Что ты такого важного делал?

– Перестань.

Коготочки.

– Хорошо. Перестала.

– Как у вас вообще дела?

Она нажала на рычаг. Постояла немного у телефона, ожидая, что он перезвонит. Вернулась на кухню, увидела, что под столом стошнило кота. Убрала.

* * *

Через неделю кот сбежал.

В последнее время Федя вообще вел себя как-то странно. То суетливо прохаживался взад-вперед по подоконнику – шерсть дыбом, спина болезненно топорщится верблюжьим горбом. То вдруг запрыгивал на книжный шкаф и долго неподвижно сидел там, желтыми остекленевшими глазами таращась в пространство. И еще эти странные утробные звуки, которые он издавал, как чревовещатель, не открывая пасти…. Заунывные, тягучие, потусторонние – нечто похожее, думала Марина, обычно звучит в фильме ужасов, перед как происходит самое страшное – мертвец оживает или в окне появляется чье-то безумное окровавленное лицо.

В день побега кот наотрез отказался от еды и питья; несколько часов просидел на шкафу, размахивая напряженным, дрожащим хвостом. Потом вдруг громко зашипел, как новогодняя петарда перед взрывом, и решительно ринулся вниз, прямо на Максима, который мирно сидел себе в кресле и смотрел по телевизору мультики. Все произошло в считанные секунды. Продолжая шипеть, Федя – их толстый, всегда такой ласковый, такой ленивый кастрированный Федя – наотмашь ударил мальчика лапой по лицу, оставив у него на лбу четыре глубокие кровоточащие борозды. Потом, пролетев чуть не половину комнаты, одним прыжком вскочил на оконную раму (едва не свалился, но уцепился передними лапами и ловко подтянул грузное, нервно подрагивающее тело), весь подобрался, истерично мяукнул и выпрыгнул наружу через открытую форточку.

Марина выбежала на балкон и свесилась вниз, ожидая увидеть на земле полосатый трупик животного. Однако кот уже преспокойно трусил по тротуару куда-то в глубь дворов, словно полет с восьмого этажа был для него привычной ежедневной разминкой.

Больше Марина никогда его не видела. В тот вечер она немного побродила вокруг дома – совершенно безрезультатно – и вернулась обратно с некоторым облегчением. Что бы она стала делать с таким агрессивным котом, если бы он нашелся, было решительно непонятно. Лечить? Усыплять?