Богиня маленьких побед - Янник Гранек Страница 93

– Как жаль, что моя мама не смогла повстречаться с Альбертом! Я был бы так счастлив их познакомить. Они же ровесники.

Я присела перед ним на колено.

– Хочешь чаю? У меня такое ощущение, что ты замерз и превратился в ледышку.

– Ты не забыла заказать на вечер мясо? Мама обожает телятину.

Мы вспоминали о тех, кого с нами больше не было. Старый поросенок Альберт ушел из жизни три года назад. Из Европы пришли новости о том, что в швейцарской клинике умирает Паули ^[136]. В начале года раку удалось одолеть неисчерпаемую жизненную энергию Джона фон Неймана ^[137]. Когда его хоронили на Принстонском кладбище, мне вспомнилась жестокая шутка Альберта о трех обреченных физиках-ядерщиках, получивших дозу облучения. Им предложили высказать свою последнюю волю. Чего пожелал Джон? Ни знакомства с Мэрилин, ни встречи с президентом, ни даже другого врача: он потребовал, чтобы ему дали возможность продолжить работу, и его на носилках доставили в лабораторию. Что попросил Альберт? Мира. В своем письме Бертрану Расселу от выразил согласие подписать новый манифест, побуждающий народы Земли отказаться от ядерных вооружений. В больнице, прикованный к постели аневризмой, он потребовал, чтобы Бруния принесла ему документы. И написал: «Вездесущие политические страсти требуют жертв». Протестовать, предупреждать, работать, искать, сражаться до последнего вздоха.

Порой я спрашивала себя, каким было бы последнее желание моего мужа. Боялась, что ему осталось уже недолго. Без Альберта Курт стал заложником собственного одиночества. Оскар Моргенстерн и Роберт Оппенгеймер хоть и были готовы в любую минуту прийти ему на помощь, но все же жили завтрашним днем; у них были дети, какие-то планы. Муж общался с некоторыми логиками – Менгером, Крайзелем и молодым Хао Ваном, к которому питал особое расположение – но при этом был слеплен из другого теста и чувствовал себя чем-то вроде белого тигра в обществе львов. Альберт был одним из тех немногих, кто говорил с ним на одном языке. Курт оказался чужаком – и в этом веке, и в этом мире. Чужаком даже для собственного тела.

– Принести тебе «Нью-Йорк Таймс»?

– Мне нужно подумать, кому выделить грант. Все эти административные обязанности давят на меня тяжким грузом. К тому же я должен закончить статью о рекурсивных функциях.

– Рекурсивные функции вполне могут подождать.

– Я и без того уже опаздываю.

– Для тебя это обычное дело.

– Вчера вечером я остановился перед кабинетом Альберта в Фалд Холле. Его так никому и не отдали.

– Ни одна живая душа не осмелится его занять. Но жизнь ведь продолжается.

Курт вытащил коробочку с лекарствами, аккуратно высыпал на поднос добрую дюжину пилюль, выстроил их в ряд, затем положил в рот и запил глотком магнезийного молока. В пальто и пледе он напоминал собой мумию – тело, начисто лишенное возраста. Я взяла свое рукоделие и устроилась рядом. Пенни тут же попытался выхватить из корзинки клубок.

– Чай – это чересчур. Они не звонили?

Я взглянула на часы:

– Их самолет только-только приземлился. Дай им хотя бы время сойти на землю.

– Первый шаг они сделали. Теперь у них будет возможность приезжать сюда чаще.

– Вот уж милая перспектива!

Лично я скоро буду иметь удовольствие вновь съездить в Европу. Путешествий мне очень не хватало, но я не строила иллюзий: моей несчастной матери осталось самое большее несколько месяцев. Личной жизнью ради нее я почти не поступилась: мы с Куртом уже давно спали в разных комнатах. А светская, и без того не такая уж яркая и насыщенная, шла на убыль, как и мои волосы, которые я целыми прядями собирала в раковине каждое утро.

Курт взял мою корзинку с рукоделием и принялся приводить в порядок клубки, пытаясь придать видимость стройной структуры там, где это совершенно не требовалось.

– Какая же ты все-таки неаккуратная, Адель. Посмотри на эти нитки!

– По-моему, звонит телефон.

После смерти Альберта Курт пребывал в состоянии, близком к оцепенению. Его друг попросту не мог умереть. Уход Эйнштейна из жизни не укладывался в рамки его логики. Нашему der kleine Herr Warum по-прежнему не давал покоя вопрос: «Разве не странно, что он умер через две недели после двадцатилетней годовщины основания Института?» Курт ни за что не желал прислушиваться к моему ответу: смерть логична по той простой причине, что таков порядок вещей. Он опять перестал есть и спать. И никуда не ходил без своего мешка с лекарствами. Потому что в который раз выбрал для себя внутреннее изгнание.

– Какой-то студент хотел поговорить с тобой по поводу гранта. Я сказала ему, что сегодня ты занят.

– И правильно сделала. Мне нет от них никакого покоя.

Курт преувеличивал: укрепившейся за ним репутации неуживчивого человека было вполне достаточно для того, чтобы отбить всяким занудам охоту ему досаждать. Он почесал макушку. Из-за шерстяной шапочки у него ужасно зудела голова, но снимать ее он категорически отказывался. Закончив раскладывать мотки ниток, он уставился на свои руки, теперь ничем не занятые. Я вспомнила хитроумный метод Альберта, с помощью которого он отбивался от назойливых просителей. Для этого физик пользовался супом: если ему хотелось продолжать разговор, он отодвигал от себя тарелку; если же она оставалась стоять перед ним, то помощница Эйнштейна Элен знала, что визитера пора выпроваживать. В зависимости от ранга гостя, он мог и не прибегать к уверткам, а сказать напрямик. А вот Курт назначал встречи, но потом на них не являлся. Эта его маленькая трусость ничуть меня не удивляла.

– Курт, после обеда тебе следует немного отдохнуть. Чтобы вечером быть в форме.

– Я не смогу уснуть.

– Тебе не хватает физических нагрузок. Ты перестал гулять, дышать воздухом.

– А с кем мне гулять?

Напоминать ему о моем существовании было бесполезно. Он сожалел не столько о прогулках с Альбертом, сколько об их долгих ученых спорах.