Дневник - Витольд Гомбрович Страница 93

Вторник

Новый год, приближаясь с востока со скоростью вращения земли, дошел и до меня, и застал в Ла Кабанья, у Дуся, сидящим на диване с бокалом шампанского. Дусь сидел в кресле под лампой. Марыся рядом с радио. Андреа — на подлокотнике другого кресла. Больше никого.

Перед Дусем разбросанные шахматы.

Драматический момент. Что же будет? Что родит вторгшееся будущее? «Если бы только не было дурных снов…» Может, обойдется без катастрофы. Приход нового года — это гонка, пугающая гонка времени, человечества, мира; все как безумное несется в будущее, и громада этой астрономической гонки захватывает дух. Вместе со всеми летел и я: моя судьба с гулом перекатывалась из одного года в другой, и в эту минуту, в эту секунду что-то происходило, хотя ничего не происходило, ничего не произошло. Начался год.

Возросла моя впечатлительность на календари. Даты. Годовщины. Отрезки времени. С какой-то особой прилежностью предаюсь я этой бухгалтерии дат. Да, да… почему же не записывал я каждый день с того самого момента, как научился писать? Сегодня у меня было бы много томов, заполненных записками, тогда я знал бы, что я делал двадцать лет тому назад в этом часу. Зачем? Жизнь протекает сквозь даты, как вода сквозь пальцы. А так по крайней мере хоть что-нибудь останется… хоть какой-то след…

Моя близящаяся к завершению история начинает доставлять мне прямо-таки чувственное наслаждение. Я погружаюсь в нее, как в какую-то волшебную реку, устремленную к объяснению. Постепенно все приобретает свои очертания. Все замыкается. Я уже начинаю различать себя, хоть и с трудом и как бы через мутные очки. Как странно: в конце концов я начинаю видеть собственное лицо, проступающее из Времени. Это сопровождается предвкушением неизбежного окончательного итога. Пафос.

Среда

Я прогуливался по эвкалиптовой аллее, когда из-за дерева на меня вышла корова.

Я остановился, и мы смотрели друг другу в глаза.

Ее коровность чрезвычайно удивила мою людскость, и тот момент, когда наши взгляды встретились, оказался так неловок, что я смутился как человек, то есть в моем человеческом качестве. Странное чувство и впервые мною познанное — этот человеческий стыд перед животным. Я позволил ей смотреть на меня и увидеть меня — это нас сравняло, — вследствие чего и я стал в ее глазах животным, но каким-то странным, я бы даже сказал, ненормальным. Я продолжил прерванную прогулку, но мне стало не по себе… в природе, которая со всех сторон окружала меня и которая как будто… рассматривала меня.

Четверг

Сегодня после завтрака дискуссия (г-жа Верена, Дусь, Яцек и я), начало которой положил мой тезис, что человек верхом на коне — чудачество, посмешище и оскорбление эстетического чувства. В этом Акрополе коневодства он прогремел кощунственным громом.

Я сказал, что животное рождается не для того, чтобы таскать на себе другое животное. Человек на коне столь же странен, как и крыса на петухе, курица на верблюде, обезьяна на корове, собака на буйволе. Человек на коне — это скандал, нарушение природного порядка, насилующая искусственность, диссонанс, уродство. Они сослались на произведения скульпторов, обожающих человека конного. Я рассмеялся им в лицо. Статуи! Искусство всегда придерживалось правил хорошего тона — оно почти как мода! Все решает привычка. Многие века мы смотрим на конные статуи и на людей верхом на коне, но если бы мы протерли глаза и взглянули непредвзято, нас передернуло бы: лошадиный хребет, равно как и хребет коровы, не место для человека.

Мы дискутировали во время утренней прогулки, а шестьдесят чистокровных коней, пасшихся на лугу, обратили к нам свои мягкие теплые глаза. И тогда я обрушился на конную езду. Наслаждение? Приятная и красивая забава? Ха-ха-ха! Поскакивать на скотинке вверх-вниз с ногами враскорячку, колотясь задницей о хребет, имея под собой топорно-глупое быдло, на которое так трудно влезть, да и слезть непросто, которым практически невозможно управлять? «Нестись» на нем со скоростью велосипеда? Или всё повторять и повторять один и тот же стотысячный скачок через препятствие, и это на животном, которое абсолютно неспособно скакать? Бороться с этой отчаянной конской неспособностью, которую никогда нельзя по-настоящему преодолеть? Но ведь эти пресловутые наслаждения — это чистый атавизм! Когда-то конь действительно был полезным, он определял место человека в обществе, человек с высоты коня господствовал над другими, конь был богатством, силой, гордостью всадника. С тех допотопных времен остался в нас культ конной езды и обожание четвероногих, ставших теперь пережитком. Вы механистически повторяете восхищение предков ваших и отбиваете свое седалище ради поддержания мифа!

Чудовищность моего святотатства дико прокатилась от одного конца горизонта до другого. Бледный, глядел на меня хозяин и слуга шестидесяти породистых скакунов.

Четверг

Коровы.

Когда я прохожу мимо стада коров, они поворачивают ко мне свои головы и не спускают глаз до тех пор, пока я не пройду. Так же, как и у Руссовичей в Коррьентес, но тогда я не переживал из-за этого, а вот теперь, из-за «коровы, которая увидела меня», эти взгляды мне кажутся видящими. Травы и злаки! Деревья и поля! Зеленая суть мира! Я погружаюсь в этот простор, как будто отрываюсь от берега, и меня окутывает действительность, состоящая из миллиардов существ. Живая пульсирующая материя! Роскошные заходы солнца, сегодня раскинулись два бело-кофейно-бурых острова с горами и башнями из сверкающих сталактитов, и все — в рубиновой короне. Потом острова слились, создавая залив мистической лазури, столь чистой, что я почти что поверил в Бога, — а потом над самым горизонтом наступило сгущение темноты, и посреди бурых выпуклостей, захвативших весь небосклон, осталась лишь одна светящаяся точка, пульсирующее сердце блеска. Осанна! Мне не очень хочется писать об этом, столько заходов уже описано в литературе, особенно в нашей.

Но дело совсем в другом. Корова. Как мне вести себя по отношению к корове?

Природа. Как мне вести себя по отношению к природе?

Иду себе по дороге, вокруг пампа — и чувствую, что во всей этой природе я — иностранец, я в моем обличьи… чужой. Угрожающе иной, отличающееся созданье. И я вижу, что польские описания природы, равно как и все прочие, ни на что не годятся в ситуации резкого противостояния моего человеческого начала и природы. Противостояния, требующего разрешения.

Польские описания природы. Столько мастерства в них вложено — и какой бездарный результат. Столько уже времени мы нюхаем эти цветы, растворяемся в закатах, погружаем лицо в свежую листву, вдыхаем утренние зори и поем гимны в честь создателя, придумавшего эти чудеса? Но это распластывание перед природой, коленопреклонение, повсеместное и возвышенное нюхание цветов лишь отдаляет нас от самой острой человеческой истины — а именно от того, что человек неестественен, он противоестественен, анти-природен.