Путешествие из России. Империя в четырех измерениях. Третье измерение - Андрей Битов Страница 9

Каково общее число погибших армян? Подробное изучение вопроса не оставляет сомнений в том, что в годы господства султана Абдул Гамида погибло около трехсот тысяч, в период правления младотурок – полтора миллиона человек. Примерно 800 тысяч беженцев нашли убежище на Кавказе, Арабском Востоке и в других странах. Показательно, что если в 1870-х годах в Западной Армении и вообще по всей Турецкой империи проживало более трех миллионов армян, то в 1918 году – всего 200 тысяч ^[3].

А мой друг говорит не «резня́», а «ре́зня». И я никак не могу отделаться от этого ударения на первом слоге. Будто «резня́» это так, режут друг друга… а «ре́зня» – это когда тебя режут.

И вкус собственной плоти во рту…

Историяс географией

– А это ты уже, конечно, видел, – сказала учительница истории (сестра жены друга), беря с полки плоскую-плоскую, как лаваш, книгу. – Как – не видел?!

Мы садимся на диван, разламываем атлас пополам: одна половина закрывает ее колени, а другая – мои. Я не видал таких атласов с тех славных пор, когда, склонив голову набок и высунув язык, раскрашивал красным цветом Киевскую Русь.

Я смотрел на крашеные карты, и на меня повеяло тоской домашних заданий.

Карта – немая для меня, армянские имена на армянском языке. Синее – это море. А Армения – то желтая, то зеленая, в зависимости от эпохи. Имена армян-завоевателей и завоевателей Армении обрушиваются на меня – лес веков и имен. И моя собственная история кажется мне редколесьем, потому что там, где у нас древность – XVII век, у них – VII, а где у нас – VII, у них – III до н. э. А III у нас уже нет.

Вот она – зеленая, круглая – простирается на три моря. Вот на два. Вот на одно. А вот – ни одного. И так стремительно уменьшается Армения от первой карты к последней, все время оставаясь, в общем, круглым государством, что, если пролистнуть быстро атлас, это будет уже кинолента, на ней будет заснято падение огромного круглого камня с высоты тысячелетий, и он скрывается в этой глубине, уменьшаясь до точки. А если так же пролистнуть с конца до начала, то будто маленький камешек упал в воду, а по воде все шире, шире исторические круги.

Вошел мой друг, увидел.

– А, – сказал он, – атлас…

Сел на диван, положил на колени, раскрыл… И пропал. Буквально – углубился. Он уходил в свою историю по колени, по пояс, по грудь с каждым поворотом-ударом страницы. Он скрылся с головой. И вдруг вынырнул, поднял на меня далекие свои, из глубины, глаза, словно голову высоко вверх, и крикнул, а голос уже еле дошел до меня:

– Что мне не нравится иногда в армянах, так это их воинственность.

– Что, что? – крикнул я в глубину его колодца, голос мой падал, падал вниз, но, кажется, так и не достиг дна.

Мой друг снова склонился и что-то искал на дне. Видно, колечко обронил…

Наконец он вылез на поверхность современности, перед ним была последняя карта сегодняшней Армении.

– Вот так хорошо будет, – сказал он, отрезая ногтем узкий отросток с востока. – Такая круглая-круглая республика…

Я не знал уже, кричать ли мне ему глубоко вниз или высоко вверх, и глупо улыбнулся.

Армяне – воинственный народ. Несколько тысяч лет они завоевывали, и несколько тысяч лет – их завоевывали. Война за собственную историю – их последняя война. И об этом атласе, и тем более о сборнике материалов о геноциде, и о поражении Климова они говорят с гордостью и болью, как о победе.

…Вошел брат друга. Его молчаливый младший брат. Мы его ждали с новостями: он отвозил жену в роддом. Молча прошел он к дивану, поднял атлас, как тяжесть, и молча утонул в нем.

Он смотрел в трубу своей истории. Он наводил на свою страну опрокинутый бинокль, и там, в невероятной глубине, на дне, светилось колечко Севана, а может, его будущий сын.