Дом, куда мужчинам вход воспрещен - Карин Ламбер Страница 9

– Я бы хотела быть Жан-Пьером в следующей жизни, – добавляет Симона.

– Придется сначала подправить твою карму, – шепчет Розали.

– Кстати, о карме. Вы слышали по радио про оползни в ста пятидесяти километрах от Нью-Дели?

– Не волнуйся, цыпа моя, Карла не в тех краях.

– Vita di merda! ^[22]

– А! Вот и ты, Джу. Очень вовремя, раковина засорилась, только ты способна мне помочь.

– Porca miseria! ^[23] Почти ничего не продала, а когда уезжала, проколола шину. Морис, тот, что супницами торгует в соседней лавке, меня выручил.

– Выпей сперва чаю, – предлагает Розали, – расслабься.

– А глоточка красненького не найдется?

– Еще слишком рано для вина. Положить тебе ложечку меда?

– Эйнштейн сказал, что, если исчезнут с лица земли пчелы, человеку останется жить всего четыре года.

– Четыре года! Надо ловить каждое мгновение!

Жюльетта снимает их на камеру мобильным телефоном.

– Что бы ты сделала, Розали, если бы знала, что тебе осталось жить четыре года или даже меньше?

– Научилась бы управлять самолетом.

– А ты, Джузеппина?

– Vendetta!

Я, похоже, что-то пропустила, надо попросить Розали, пусть мне расскажет.

Они сидят с чашками в руках среди подушек, кто на пуфе, кто на диванчике. Сверху доносятся крики «браво!». Розали поднимает глаза к потолку:

– Меня тревожит, что она сидит там взаперти.

– Ну она выходит иногда на террасу, смотрит на небо.

– Она ни с кем не разговаривает.

– Разговаривает с бамбуками… и с нами.

– Мне больно за нее.

– Почему?

– Не знаю… Из-за ее уязвимости? Королева на закате царствования!

Розали поворачивается к Жюльетте:

– Когда ты увиделась с ней в первый раз, она выдала тебе свой коронный номер «тысяча мужчин… тысяча искр»?

– Ага, поила меня грушевым нектаром. И рассказывала истории.

– Только это ей и осталось – крутить одну и ту же пластинку, вспоминая былую славу.

– Раньше каждый ее выход был тщательно срежиссирован, она просто чудеса творила. Мужчины изнывали в ожидании, лишь бы она подарила им эти редкие минуты.

– Теперь она строит из себя гранд-даму со своими правилами и диктаторскими замашками, но все дело в том, что она боится стареть. Не может смириться с дряхлением тела, которое всегда было ее верным союзником и главным козырем. Не хочет, чтобы ее разоблачили, вот и прячется.

– До такой степени не хочет, что наглухо закрыла дом для всех мужчин? – спрашивает Жюльетта.

– Она не желает с ними встречаться, потому что не может больше пленять, и отказывается видеть, как женщины переживают то, чего она пережить уже не может.

– Она еще хороша собой.

– В тот день, когда докторша сообщила ей, что у нее поли… ревмато… артрит…

– Ревматоидный полиартрит.

– Вот-вот. Она вышла из кабинета, зашла в кафе выпить кофе и приняла решение: отныне ее любовники будут лишь воспоминаниями.

– И больше не выходит из своей квартиры?

– Мало-помалу суставы утратили гибкость, ноги уже не слушались, как прежде, пальцы скрючило, а потом все стало болеть. Переезжать она не хочет. Предпочитает жить в облаках со своими бамбуками.

И лучше не будет. Надо ей помочь. Я еще зайду к ней.

Все молчат. Розали подливает чаю, приносит миндаль и финики.

– Нам все-таки очень повезло, что мы живем здесь все вместе.

– А как называется этот дом? – спрашивает Жюльетта.

– Как называется?

– Ну да. Дают же имена домам у моря: «Ласточка», «Беззаботный», «Самсара»…

– Мы об этом думали.

Они действительно проводили целые воскресенья над словарями, обмениваясь словечками из юности и названиями любимых романов. Но так ничего и не придумали.

– В конце концов, это ведь дом Королевы, – говорит Жюльетта. – «Звезда балета»… «Небесная королева»…

– «Челестина»… «Каза Челестина» ^[24], – решается Джузеппина.

– Небеса означают блаженство. «Челестина» – мне нравится, – кивает Розали. – Симона… «Каза Челестина»?

– Si.

– Жюльетта?

– Я за.

– Джу?

– А как же! Это ведь я придумала.

Почти.

– Принято единогласно.

– Слушайте, небожительницы, лестницу не мешало бы подновить. Нам нужен маляр, – говорит Розали.

– МАЛЯРША! – поправляет Джузеппина.

– Мсье Бартелеми остановил меня на днях на улице, чтобы поведать, что электричка – вовсе не женский род от электрика, а слово аптекарь женского рода вообще не имеет. Аптекарша – это жена аптекаря, добавил он, очень довольный наглядным примером. Я не стала ему говорить, что в «Ларусс» уже десять лет как внесли изменения.

– Так кто знает женщину-маляра?

– Или хотя бы пенсионера?

– Почему пенсионера? Зачем непременно старик? – протестует Жюльетта.

Молодой и красивый, явится в спецовке и майке, от него будет пахнуть краской, но еще и мужчиной будет пахнуть, он предложит мне выбрать цвет и выкрасит мой этаж в три слоя.

– Довольно, Жюльетта! Ты тоже поставишь крест, когда поймешь. А пока, если хочешь здесь остаться, изволь соблюдать правила.

– Ладно, Королеву я понимаю, но вы… почему вы живете в доме, куда мужчинам вход воспрещен?

– А ты бы поселилась в кондитерской, если бы сидела на диете?

– Так это диета? – хмыкает Жюльетта.

– Мы не поставили крест на любви.

– Любовь, настоящая любовь – это прекрасно.

– Мы поставили крест на безумной надежде ее пережить.

– На русских горках.

– На полигамии.

– На мечте соединить Северный полюс с Южным.

– Мы не хотим каждый день по тысяче раз склеивать осколки.

– Не хотим свихнуться, обнаружив, что он – не тот, кем прикидывался.

– Не хотим ни в ком растворяться, лезть вон из кожи и подрезать себе крылья кому-то в угоду.