Мистер Бейкон и Independence Hal - Елена Мищенко Страница 9

И, наконец, самым неприятным было посещение в том же Музыкальном переулке профессора Шварцберга, человека, как я впоследствии сказал маме, очень коварного и лживого. К нему водили всех детей вырезать гланды. Когда я с ужасом открыл рот, он посмотрел и сказал: «Ну, слава Б-гу, никаких гланд нет, ничего вырезать не нужно, только небольшое покраснение, сейчас мы его смажем, и все пройдет. Открой пошире рот, мы должны его зафиксировать, чтобы легче было смазать». Было больно, и я пришел в себя уже тогда, когда увидел тазик, в котором в крови плавали небольшие, как монетки, штучки. Я хотел возмутиться, но говорить мне запретили, я хотел зареветь, но он тут же сообщил, что мне уже принесли мороженое, что я могу есть его сколько захочу, и что домой я поеду на машине, что машина уже ждет у подьезда. Реветь перехотелось. В этом возрасте такие небольшие уловки докторов быстро забываются.

Спал я обычно часов до восьми утра, проснувшись, бежал на балкон и звал своих родичей, которые жили в доме напротив, кричал им «Доброе утро!» и выяснял через дорогу, какие новости. Если было солнце, можно было не кричать, а просто посветить зеркальцем, и тетя Зина тут же выглядывала в окно.

В это утро меня разбудила сестра Ира часов в семь с криками: «Война! Война! Вставай скорее!» Я ей, конечно, ответил: «Что за дурацкие крики? Дай поспать! И вообще, я с девочками в войну не играю!» Она продолжала меня трясти, и в конце концов до меня дошло, что война настоящая, и мне стало страшновато.

Через день наша жизнь в корне изменилась, но стала она значительно интереснее. Из нашего подвала выселили какую-то контору, окна заделали какими-то мешками, в подвальных помещениях поставили топчаны и раскладушки (все-таки дом врачей), и мы туда переехали. То-есть переехали условно. Жили мы дома и спускались только во время бомбежки, а на ночь брали одеяла и шли туда спать. Это было таинственно и увлекательно – в больших подвальных помещениях размещалось сразу много семей. Все интересы моих сверстников резко изменились. Мои приятели утверждали, что нам бояться нечего, так как близко от нас на крыше здания Совета Министров стоят зенитки, и немецкие самолеты боятся тут летать. После очередной бомбежки я отпросился у мамы погулять ненадолго в скверик у театра Франко с условием, как только завоет сирена, бежать в подвал. На самом деле мы с ребятами побежали вверх к Институтской на Печерск посмотреть, действительно ли стоят на крыше Совета Министров зенитки. Зениток мы так и не обнаружили, но по приходу нам здорово влетело.

Жизнь в подвале мне очень нравилась. Мои подруги по совместным прогулкам с Марией Вильгельмовной – Нора и Бетя настаивали, чтобы мы играли с ними в «госпиталь». «Смотрите, – говорила Нора, – вокруг раскладушки, совсем как в госпитале. Вы будете ранеными, а мы медицинскими сестрами». Эта игра нам-мальчикам не нравилась. – Очень скучно и неинтересно. Мы начали обследовать подвал. В одном конце дверь была закрыта только на засов. В этой комнате оказалось много разных выключателей (я тогда не знал еще слово рубильник). В общем – настоящий космический корабль – это нам подходило. Но на следующий день нас там обнаружил комендант и повесил на дверях замок. В другом конце подвала мы обнаружили еще более интересное помещение в котором было много труб и кранов. Здесь мы начали играть в подводную лодку. Через день появился дядя Коля – наш сантехник, столяр и вообще, мастер на все руки.

– А вы тут что делаете? – тут он меня узнал. – А, изготовитель отверток. Сколько уже продал? В общем так, пацаны, можете играть, но здесь ничего не трогать. Запирать я эту комнату не могу. Вдруг что случится. Война. Воду надо перекрыть, а меня на фронт заберут. Доехало? Но чтобы ни одного крана ни-ни.

Отец в это время был в Харькове. У него появилась приятельница – его соавтор-архитектор и дочка, почти моя ровесница. Я всего этого понять не мог. Мы были втроем с мамой и моей тринадцатилетней сестричкой Ирой, и рассчитывать на чью-либо помощь маме не приходилось. Мама не хотела дольше ждать. Она собрала небольшой чемоданчик, который несла сама, сумку для Иры и сетку для меня с самым необходимым, и мы отправились на вокзал. На вокзале была большая сумятица, в кассу стояли очереди, но билетов в кассе не выдавали. В общем, к концу дня мы оказались в каком-то вагоне-теплушке без окон, набитом людьми, сидящими на полу. У стен было несколько скамеек. На одной из них нам уступили место. В Харьков мы ехали трое суток. Здесь было совсем неинтересно. Обстановка была сложной. Натянули несколько занавесок. Горшком разрешили пользоваться только мне, как самому малому. Ирина с мамой бегали в туалет на остановках, а я в это время сидел один и дико переживал. Кипяток приносил нам в чайнике один сердобольный старичок.

В Харькове разыскали отца. Поселились у него в квартире на Пушкинском въезде, а что поделаешь, война – есть война. Институт в это время готовился к эвакуации. Куда? – Этого никто не знал. В Харькове я раззнакомился с ребятами из моего нового двора. Уже все занимались обменом осколков снарядов и бомб, стрелянными гильзами, пулями. Один раз я даже стал свидетелем воздушного боя. В нашем дворе был круглый фонтан, в котором не было воды. Мы в нем, конечно, играли в войну. Это был наш дзот с двумя деревянными пулеметами, сделанными из поломанных стульев. Я был самым маленьким. В это время завыла сирена. Нужно было бежать в бомбоубежище. Ребята полезли из фонтана, помогая друг другу, а меня забыли. Я мог достать руками только до верхнего края чаши, но выбраться не мог. Я видел летящие самолеты и даже один, пустивший дымный хвост. Кое-как из наших пулеметов я соорудил ступеньку так, чтобы глаза были выше уровня земли. Увидев первого прохожего, я начал кричать, и он помог мне выбраться. После этого я, на всякий случай, забросил в фонтан десяток кирпичей, валявшихся во дворе.

Прошла неделя, отец объявил нам, что эвакуацию подготовили, нам дали бортовую машину, и мы отправились на вокзал. На сей раз, после теплушки, поездка мне показалась очень комфортной. Нас разместили в обычном плацкартном вагоне. Правда, мест не всем хватило, и на третьих полках тоже лежали люди, но это был нормальный вагон, в котором даже работали туалеты. И началась длительная поездка через всю страну. На первых порах мы дважды попадали под бомбежки, раздавалась команда: «Немедленно покинуть вагоны!», и мы бежали врассыпную в поле, но как говорится – Б-г миловал. Остановки были непредсказуемы, иногда в чистом поле, иногда многочасовые и даже суточные на полустанках – как нам объяснили, нужно было пропускать составы на фронт.

После многодневного пути, мы прибыли в Сталинград. Нас вывели из вагонов, построили в довольно нестройную колонну и повели неспеша, пешим ходом, на стадион. Стадион оказался заполнен, как во время престижного матча. Люди сидели разморенными – была сильная жара. Работали колонки, и, кроме того, местные пацаны разносили воду. Но что меня больше всего поразило – это разносчики мороженого. Такого вкусного мороженого – прямоугольные брусочки в двух вафлях – я никогда не ел, ни до этого, ни после этого. Возможно, сказался скудный рацион во время дороги, страшная жара, но мы его ели порция за порцией, пренебрегая предостережениями мамы. Отец отправился к начальству выяснять нашу дальнейшую судьбу.

Через несколько часов он вернулся и разьяснил нам ситуацию. Вопрос о восстановлении института в Сталинграде, или в каком-либо другом городе вообще пока не стоит. Нам предлагается два варианта. Первый вариант – остаться в Сталинграде, снять квартиру в городе, или лучше в пригороде (и легче и дешевле), искать работу и ждать пока разобьют фашистов. Второй вариант: ехать дальше в Киргизию. Сейчас формируется состав и завтра он отбудет. Большинство преподавателей склонялись ко второму варианту. После длительного обсуждения, мои родители тоже приняли этот вариант. Очевидно, на скорую победу они уже не рассчитывали. Кое-как переночевав на стадионе, мы на следующий день отбыли дальше.