Женщина без имени - Чарльз Мартин Страница 9

Стеди заговорил еще до того, как мы выехали с церковной парковки.

– То, что я хочу тебе рассказать, не является нарушением конфиденциальности. Я не скажу тебе ничего такого, чего бы ты не смог прочитать в таблоидах, или глянцевых журналах, или… – он покачал головой, – в неавторизованной биографии. Написано было много, но лишь малая часть из этого – правда.

Я достаточно хорошо знал его, чтобы понять: раз он предваряет историю таким предисловием, значит, она действительно важна для него. Значит, она важна и для меня.

Тишину нарушал только звук сигнала поворота. Стеди помолчал, прищурился, глядя куда-то за горизонт, как будто намекая, что его истории хватит на все наше путешествие. Наконец он выпрямился, скрестил ноги. По тому, как он начал, было ясно – он заранее обдумал, что сказать.

– Она одна такая. Одна на миллион. По тем стандартам, по которым оценивали и оценивают других. Энни, Дороти, Джульетта, королева, она сыграла их всех. На сцене она играла перед монархами и главами государств, на экране ее видели десятки миллионов. Все сидели у ее ног, очарованные и потрясенные, в мертвой тишине или награждая ее оглушительными аплодисментами. Я видел, как всхлипывали женщины. Плакали взрослые мужчины. Дети смеялись. Я видел, как она превращала циников в верующих. Стоило ей закончить, как они вскакивали и требовали все новых ролей. Роль за ролью, роль за ролью. – Старик кивнул. – И она соглашалась, в ущерб себе. Фильмы с ее участием обеспечивают беспрецедентные сборы. Киноэкран принадлежит ей. Студии встают в очередь, чтобы заполучить ее. И хотя фильмы приносят больше денег, ее любовь – это Бродвей. Билеты в первые ряды обычно продают по пятьсот долларов. Ложи стоят от тысячи до полутора тысяч. Чтобы пройти за кулисы – двадцать пять сотен. Теперь, когда она получила третью премию «Тони», в Интернете билеты могут продаваться вдвое дороже. Аншлаги на ее спектаклях – это норма, и так было в течение десяти лет. Даже критики добры к ней. Называют ее «неземной», «ангелом» и утверждают, что «для человека это невозможно».

Стеди помолчал, размышляя.

– Слава принесла ей дома, самолеты, блеск, постоянное пребывание в первой пятерке, шлейф поклонников, персонального тренера, шеф-повара мирового уровня, контракты с косметическими компаниями, двадцать четыре часа в свете софитов, потерю анонимности, пьедестал на заказ и личного священника. – Он поднял брови и слегка поклонился. – Мир расстелил перед ней красную дорожку и на серебряном подносе преподнес ей все, что мог предложить… включая одиночество. Многие мужчины пытались угнаться за ней. Мощные подбородки. Кубики на животе. Трехдневная щетина. – Он коснулся уха. – Серьга-гвоздик с бриллиантом. Возможно, сдвинутая набок шляпа. Свежая татуировка, чтобы соответствовать манере поведения. Страховой фонд, звукозаписывающая компания или линия одежды и дизайнерский аромат – все в дело. С каждым она выкладывалась полностью. Отдавала себя, свои деньги и свои связи. Они стоически держались. Упорно. Даже слегка двигались вперед. Брали все, давали мало. Правда в том, что им почти нечего было дать. Каждый хотел только одного. Чтобы его увидели, узнали как мужчину, который подчинил и покорил ее. Она была трофеем. Они купались в сиянии, но то, что они считали своим личным софитом, было всего лишь отсветом ее отражения.

Стеди снова покачал головой.

– Они не выдерживали. Оставались ненадолго, спали в ее постели, хвастались сексуальными подвигами, посещали вечеринки, улыбались для глянцевых журналов. Они брали ее деньги, водили ее модные машины, летали первым классом, требовали лучших услуг и больше шампанского. Как будто кому-то было до них дело. Но всем было на них наплевать. – Еще один кивок. Он посмотрел на меня краем глаза. – Ты когда-нибудь замечал, что софит дает направленный луч света, а не широкую полосу? Они были и оставались всего лишь подстрочным примечанием и пищей для пересудов – они никогда не выходили из ее тени. Они быстро понимали это. Справиться с этим не могли, поэтому становились холодными, отстраненными. Так, один из другим, они уходили, исчезали, оставляя ее разбираться с большей частью их багажа. Их прощальные слова были как отравленные стрелы. Особенно те, которые они произносили для газет и на ток-шоу. Она думала, что внешне крепкая броня защитит ее, возможно, отразит их. Но их слова были серебряными пулями. Шрапнелью.

Это случилось не сразу. В двадцать с небольшим она оказалась с другой фамилией, но свободной. Она была старомодной, поэтому ее это удивило. Она всегда верила в слова «пока смерть не разлучит нас». Но к уходу ее мужей смерть не имела никакого отношения. Если только смерть не выглядит как силиконовая блондинка-стриптизерша из Вегаса ростом шесть футов два дюйма. Спустя еще несколько лет, после второго брака, она снова осталась в одиночестве. У нее тряслась голова. И произошло два выкидыша. Доктора винили за перегруженное расписание. Сказали, что ей нужно снизить темп, взять отдых. Подышать горным воздухом.

Но она не была в этом уверена. И я тоже.

С вершины мира открывается бесконечный вид. Он уходит в вечность. Но у этого есть и обратная сторона. Те, кто внизу – то есть все остальные, – видят каждое твое движение. Жизнь под микроскопом. Любима всеми, но никто по-настоящему тебя не знает.

Примерно лет десять назад, по причинам, которые я не понимаю, все изменилось – и к худшему. Она никогда не говорила со мной о причине или причинах, но что бы это ни было, для нее это по-прежнему болезненно. Возможно, это и есть источник ее нынешнего состояния.

Она крепкая, поэтому какое-то время держалась, но потом у нее кончились силы, и она обратилась к таблеткам, а потом и ко мне. Шоу, на которые уже были проданы билеты, отменили. В дело вступила ее команда: «Ей нужен отдых. Расписание спектаклей было излишне насыщенным».

Она легла в клинику. Оазис в пустыне. На воротах была вывеска «СПА», но пациенты знали, что это не так. Ее люди держали все в тайне. Несколько недель спустя она вернулась на сцену, помолодевшая, чистая, ее голос, ее присутствие, ее владение залом – все стало сильнее, чем прежде.

Дымовая завеса. И она продержалась недолго.

Несколько месяцев назад, на съемках следующего великого фильма, один из продюсеров нашел ее в вагончике-гримерной за миллион долларов. Речь была невнятной, она ничего не понимала. В игру снова вступила ее команда. Утверждали, что она перепутала лекарство. Короткая пауза, еще одно пребывание в клинике. На этот раз более длительное, более дорогое. И скрыть его было труднее. Как и шрам на запястье. Продюсер посочувствовал, даже извинился, но нашел другую звезду. Восходящую. Ее люди подали иск против изготовителя лекарства. Еще один пресс-релиз: «К несчастью, она стала жертвой чужой небрежности. Команда юристов решит этот вопрос. Теперь она восстанавливает силы. Читает сценарии. Сосредоточилась на том, что важно». За дело взялся пластический хирург, который «замаскировал» порезы у нее на руке.

Не нужно быть гением, чтобы понять, что Стеди рассказывает историю, которую прожил. Вжился в нее. По его тону мне было ясно, что он радуется, вспоминая некоторые моменты, но морщится при воспоминании о других. Этот рассказ был для него одновременно удовольствием и болью. Он продолжал: