Женщина на лестнице - Бернхард Шлинк Страница 9

Я не жалуюсь на старость. Не завидую юности, что у нее вся жизнь впереди; я бы не хотел повторить свою юность. Но я завидую короткому прошлому юности. Когда мы молоды, наше прошлое еще вполне обозримо. Мы можем придать ему некий смысл, хотя всякий раз он, вероятно, будет иным. А теперь, оглядываясь назад, я не знаю, чтó в прошлом было для меня бременем, а что подарком, справедлива ли цена, которую пришлось заплатить за успех, и что исполнилось в моих встречах с женщинами, а что не далось мне в руки.

18

В пятницу я опять навестил картину. Художественная галерея была переполнена школьниками и учителями. Мне нравилась детская разноголосица: она напоминала мне переменки на школьном дворе или летние дни в открытом бассейне. Перед картиной стояла группа подростков, обсуждавших фигуру женщины. Не широковаты ли бедра, не толстоваты ли ноги, не маловаты ли ступни, симметрично ли посажены художником соски? Я не подошел к картине, но стоял близко от мальчишек, и, смутившись моим присутствием, они ретировались.

Я не находил в изображенной женщине никаких изъянов. Но и видел ее иной, чем в последний раз. Да, в ней была кротость, был соблазн и готовность отдаться. Она уже не сопротивлялась. Но и не сдалась окончательно. В том, как она держала голову, опустила глаза, сжала губы, чувствовалось тайное сопротивление, протест, непокорность. Она никогда не подчинится тому, в чьей власти она находится. Она будет подыгрывать ему. Однако в конце концов ускользнет от него, вырвется на волю.

Мог ли я уже тогда догадаться, вообразить, как развернутся события дальше. Я находился в доме Гундлаха совсем недолго, не успел толком рассмотреть картину. А если бы я поглядел на нее подольше? Понял бы что-нибудь?

Вечером того дня, когда мы сидели на берегу реки, она не пришла. Я взял отгул и на следующий день; мне хотелось быть дома, когда она придет, чтобы передать ключи. Я пораньше сходил в магазин за покупками, а вернувшись, не без боязни заглянул в почтовый ящик. Ключей еще не было. Я человек аккуратный, даже педантичный, поэтому мне не требовалось к приходу Ирены Гундлах приводить квартиру в порядок. Но я поставил в вазу цветы и наполнил блюдо фруктами. Опасаясь, что Ирене не нравятся педанты, я вынул пару яблок из блюда, катнул их по столику, книги и журналы разбросал на полу возле кресла, а на письменном столе небрежно разложил исписанные листы черновика задуманной статьи.

Ирена пришла в субботу. Она позвонила, и я, даже не выглянув в окно, понял, что это она, но не стал нажимать на кнопку, а бросился по лестнице вниз, чтобы открыть дверь подъезда.

– Я только хотела… – Ключи она держала в руке.

– Поднимемся ко мне. Нам надо поговорить.

Она пошла по лестнице впереди меня, быстрым шагом, я смотрел на ее ноги в туфельках без каблуков, на голые щиколотки, на бедра и ягодицы, туго обтянутые брючками, короткими, чуть ниже колен. Дверь в квартиру я оставил открытой, Ирена вошла медленно, оглянулась, но все же вошла, словно в ее визите не было ничего необычного. Пройдя в большую комнату, которая служила мне гостиной и кабинетом, она сначала шагнула к окну, посмотрела на улицу, потом на письменный стол, увидела исписанные листы.

– Что ты пишешь?

– Верховный суд вынес решение по авторскому праву… – Я запнулся. Внизу я не обнял ее, мне захотелось сделать это теперь, но я подумал, что выгляжу нелепо: малосимпатичная улыбка, слишком длинные руки и слишком большие ладони, неуклюжие движения. Я не решился подойти к ней.

– По авторскому праву? А что мы должны обсудить?

– Может, присядешь? Хочешь чаю, кофе или?..

– Ничего не нужно, я спешу.

Однако она все же села в кресло, вокруг которого на полу лежали книги и журналы, а я сел в кресло напротив.

– Завтра я поеду к дому Гундлаха… Это ведь богатый квартал. Моя машина не бросится в глаза, если я припаркую ее просто на улице? Не стану ли я сам слишком приметной фигурой на улице? Ведь люди там знают друг друга, не обратят ли они внимание на незнакомого человека?

– Оставь машину в деревне, которую будешь проезжать по дороге к Гундлаху. Оттуда пойдешь пешком, с полчаса, не больше. Тебе страшно? – Она испытующе посмотрела не меня.

Я покачал головой:

– Нет, я рад. Что мы с тобой… То, что я сказал тебе позавчера… Я тебя огорошил. Мне хотелось бы сказать это снова, подобрать красивые слова, но боюсь вновь огорошить тебя, поэтому лучше подожду, когда у нас появится в запасе целая вечность. Нет, мне не страшно. А тебе?

Она рассмеялась:

– Страшно, что дело сорвется? Что меня оскорбят? Увезут насильно?

– Не знаю. Что ты собираешься сделать с картиной?

– Ничего, пока не заполучу ее. – Она встала. – Мне пора идти.

Куда – хотелось спросить мне; и еще – любит ли она меня или хотя бы полюбит меня когда-нибудь, продолжает ли она спать с Карлом Швиндом и что мы предпримем в воскресенье, оказавшись в машине с картиной. Но я не задал ни одного из этих вопросов. Я встал, обнял ее, она не прильнула ко мне, но и не отстранилась, а потом, высвободившись, поцеловала меня в щеку, погладила по голове:

– Ты хороший мальчик.

19

Мне действительно не было страшно. Я сознавал, что собираюсь совершить проступок, из-за которого в случае провала с моей адвокатской карьерой будет покончено. Мне это было безразлично. Мы начнем с Иреной другую, счастливую жизнь. Можно уехать в Америку, я буду подрабатывать официантом в ночном ресторане, а днем учиться в университете, опять добьюсь успеха, хоть юристом, хоть врачом или инженером. Если Америка не примет скомпрометированного юриста, почему бы не двинуть в Мексику? Я без труда выучил в школе английский и французский, не возникнет особых проблем и с испанским.

Но перед сном меня охватил такой озноб, что зубы застучали. Меня продолжало знобить, хотя я накрылся всеми одеялами и пледами, которые сумел найти. В конце концов я заснул. Под утро проснулся весь мокрый от пота в отсыревшей постели.

Чувствовал я себя хорошо. Ощущал легкость и одновременно неимоверную силу, которой ничто не сможет противостоять. Это было удивительное, неповторимое ощущение. Не помню, чтобы я когда-либо испытывал его – раньше или позднее.

Начался воскресный день. Я позавтракал на балконе, светило солнце, в ветвях каштана щебетали птицы, от церкви донесся колокольный звон. Мне подумалось о венчании: венчалась ли Ирена в церкви и захочет ли она венчаться со мной, как она вообще относится к Церкви? В мечтах мне представились картинки нашей совместной жизни во Франкфурте, сначала на балконе этого дома, потом на балконе большой квартиры в Пальмовом саду, затем в парке под старыми деревьями на другом берегу реки. Я видел себя на борту океанского лайнера, везущего нас через Атлантику. Я попрощался с прошлым, с юридической фирмой, с Франкфуртом и всеми, кто там жил. Прощание было безболезненным. К своей прошлой жизни я испытывал спокойное равнодушие.