Воспоминания - Давид Фонкинос Страница 9

Мы прогуливались с ней по коридорам дома престарелых. Взгляд мой скользил по жутким картинкам, украшавшим стены. Жизнь стариков и без того не богата радостями, зачем же, думал я, подвергать их еще и этой пытке? В основном это были депрессивные пейзажи, способные вызвать повальную суицидальную реакцию. Одна из картин изображала корову. Художник, наверно, был из местных обитателей, и его работу выставили, чтобы сделать ему приятное. Мы навели справки, но никто не знал ни автора этого несусветного творения, ни почему оно тут висит. Эстетика никого не заботила. Мое отвращение к этой картине повлекло за собой странную вещь: всякий раз, приезжая к бабушке, я останавливался и смотрел на нее. Корова стала частью моей жизни. На веки вечные ей суждено было остаться для меня воплощением уродства. А это немало — иметь на горизонте маяк, к которому ни при каких обстоятельствах нельзя приближаться. Всю жизнь потом я бежал и бежал прочь от этой коровы.

Бабушка разделяла мое отвращение, и мы с ней понимающе хихикали. В те дни, когда я чувствовал, что ей плохо, когда она маялась, не находя себе места, я шептал ей на ухо: «Пошли проведаем корову? Повеселимся». И бабушка улыбалась. В сущности, человек, повесивший на стену этот кошмар, был настоящий гений. Он понял: чтобы победить уродство, надо довести его до высшей точки. В конце концов я даже стал бояться, как бы картину не сняли. Эта корова дарила нам бесконечно радостные минуты. Бабушка, обладавшая врожденным изяществом и утонченным вкусом, была эстеткой до мозга костей. Должно быть, моя любовь к словам тоже от нее. Она мне часто повторяла:

— Стареть надо в окружении красоты. Вернее, старея, надо искать утешение в красоте.

— Да, конечно…

— Надо общаться с красивыми людьми, смотреть на красивые пейзажи, на хорошие картины. Я столько ужасов видела в своей жизни. Почему теперь я должна каждый день наблюдать человеческий распад?

Что тут скажешь? Бабушка была права. На каждом шагу мы сталкивались со стариками, уже не справлявшимися с элементарными функциями: говорить, ходить, содержать себя в чистоте. Они нам не давали проходу, все время чего-то от нас хотели: один все требовал сигарету, другой просил мой сотовый, чтобы позвонить родным. Было ощущение, что мы в сумасшедшем доме. Среди всех этих человеческих развалин один вызывал у меня особое сочувствие. Я даже узнал, как его зовут: месье Мартинез. Вот только имени не помню — то ли Гастон, то ли Жильбер… Да какая, в сущности, разница? Его невозможно было не заметить, он всегда сидел в коридоре, на одном и том же месте, свесив голову и пуская слюни на салфетку, заткнутую за ворот свитера. Я с ним неизменно здоровался, хотя он никогда не отвечал. Вечером санитар перевозил его обратно в его комнату. Месье Мартинез вел себя тихо, что с ним происходит, не осознавал, и трудно было поверить, что он вообще жив. К нему почти никогда никто не приходил. Я пытался угадать, о чем он думает дни напролет, да и думает ли вообще, в состоянии ли он думать.

Постепенно я начал иначе смотреть на обитателей этого заведения. Смотреть по-настоящему. Не как на тени, бродящие по коридору, а как на мужчин и женщин, проживших полноценные жизни. Еще не так давно они получали письма, которые почтальон бросал им в ящик, мучились, ища место для парковки, мчались сломя голову, чтобы не опоздать на важную встречу; переживали или радовались из-за сердечных дел; были потрясены, когда человек впервые ступил на поверхность Луны; бросали курить, боясь не дожить до старости; ссорились и мирились с друзьями, теряли багаж, путешествуя по Италии; с нетерпением ждали своего совершеннолетия, — и все для того, чтобы теперь оказаться в доме престарелых. А ведь когда-то им было столько же, сколько мне. И мне когда-нибудь будет столько же, сколько им сейчас. Я хожу мимо тех, кем рано или поздно стану.

И наконец, чтобы покончить с темой уродства, надо рассказать про трапезы. Для бабушки это были самые тяжелые моменты. Дважды, днем и вечером (завтрак приносили в комнату), надо было садиться за стол с женщиной, один вид которой мог отбить аппетит навсегда. Да и какой тут аппетит? Меню, мягко говоря, разнообразием не отличалось.

— Это только кажется, что оно сегодня другое. На самом деле они просто меняют слова, — говорила бабушка. — Давай посмотрим, что они предлагают на этот раз.

Мы пошли в холл, где вывешивалась информация. Вторник был днем кино. Начало в 15.00. «Большая прогулка» [7]— на случай, если кто еще не видел. Рядом с афишей — меню.

ОБЕД

Суп-пюре из кабачков с базиликом

Туренский салат

Филе мерлана с укропом

Фенхель под кремовым соусом

Сырная тарелка

Молочный десерт

УЖИН

Суп «креси»

Запеканка «пармантье»

Салат айсберг

Корзинка сезонных фруктов

Дирекция явно стремилась представить вещи в приятном свете. Можно было даже подумать, что речь идет о настоящем французском меню, но бабушка пояснила:

— Видишь, они украшают меню словами. Салат — это всего лишь салат, а «туренский» добавлено для того, чтобы возникло впечатление, будто у нас гастрономическое путешествие. Или возьми, к примеру, суп «креси»… Где там «креси»! Просто протертые овощи с водой.

— А я даже не знаю, что такое суп «креси»…

— Но гвоздь программы, смотри, это салат айсберг!

— Да, это сильно.

— Они смеются над нами. Как же, сейчас слюнки потекут!

Я любил, когда бабушка начинала иронизировать. Еда была главной темой ее жалоб, и, начав, она уже не могла остановиться. Она терпеть не могла вареное, пареное, протертое.

— Они совсем не думают о тех, у кого еще остались зубы во рту. Все, чем они нас кормят, рассчитано на беззубых стариков. Это же дискриминация!

Я расхохотался. Мгновение спустя бабушка тоже смеялась. Она не сразу почувствовала комизм ситуации. Я сказал, что поддержу ее в борьбе, где она будет выступать в роли Че Гевары армии зубастых. Потом ее смех иссяк. И в самом деле, веселого было мало. Я сказал:

— А пошли пообедаем где-нибудь в городе в следующий раз. Тут недалеко есть брассерия, там морепродуктами кормят.

— Да ты разоришься.

— А я не говорил, что платить буду я…

— Увы, у меня нет денег. Твой отец дает мне немного, когда мне очень надо. Можешь себе представить? Мой сын дает мне на карманные расходы!

Она произнесла это с улыбкой, но я понял, что это еще один бастион, который она сдала противнику в борьбе за независимость. Принимать решения за стариков — мера, безусловно, необходимая, но в нашем случае отец, кажется, поторопился. У бабушки с головой пока что было все в порядке, и она очень хорошо сознавала, чего ее лишают.