Человек и история. Книга вторая. «Шахтёрские университеты» и «хрущёвская оттепель» на Северном Урале - Владимир Фомичев Страница 9

Грузовик включил фары, развернулся и был таков, а наш дядя-бригадир повёл нас в темноту, по грязи, и вот мы уже дома. Домом оказался небольшой барак с нарами, дань лагерной моде, чтобы привыкало молодое поколение к прозе житейской и не забывало пословиц и поговорок старших поколений: от тюрьмы и от сумы не зарекайся и так далее. Пока мы чиркали спичками, скудно освещавшими наш сырой и холодный приют, дядька принёс две керосиновые лампы. Край таёжный, дровишек достаточно, соломы мы натаскали и стали жить…

Дядя-бригадир лицемерно посетовал, что его не предупредили насчёт нас, так что горячим питанием мы будем обеспечены только с завтрашнего дня.

Мы поели из «не горячего» – у кого что нашлось, покурили, даже те, кто отродясь не курил, и, зарывшись в солому, загадали сны на новом месте. Продрогшие за ночь, выбегали вчерашние пацаны из барака на сумеречный рассвет, чтобы отыскать место для…

Места дикие, кустов много, но уже без листьев, они плохо укрывали интим, так что аборигены всласть повеселились над нашим утренним моционом-туалетом. Вскоре явился наш дядя-бригадир, и не один, а с лошадью, запряжённой в телегу. Телега была нагружена провизией: бачком с кашей, хлебом и алюминиевой посудой, где гремели кружки, миски и ложки.

Прежде чем дать нам возможность приступить к столь вожделенной трапезе, бригадир просветил нас краткой вступительной лекцией. Суть её заключалась в том, что оставшиеся после завтрака продукты не следует оставлять где попало, а подвешивать как можно выше, дабы они не стали лёгкой добычей… ну, сами понимаете. А мы сами это поняли ещё ночной порой, когда отовсюду слышался писк и хруст чего-то грызущего, поняли и почему нары так высоко устроены. На наш вопрос: а что мы тут строить будем? – бригадир скептически заметил, что строить тут ничего не надо. Всё что надо они сами построили, а вот картошку убирать надо.

– Что-то поздно вы спохватились, везде картошку уже выкопали, – съязвил кто-то. Бригадир вздохнул: может, и везде, где климат позволяет, а тут мы картошку только в июне посадили…

После завтрака, повеселевшие, мы отправились на картофельное поле. Там уже были борозды с выкопанной плугом картошкой. Нам оставалось всего ничего, разрыхлить борозду лопатой или вилами, кому что досталось, собрать картошку в мешки, погрузить на телеги. План: по несколько борозд на пару студентов.

– Однако! – вдохновились мы и принялись за работу.

Дебют был весьма удачен. С уроком мы справились довольно легко.

Вчерашние пацаны даже позволяли себе порезвиться, побегать по бороздам, попасть картофелиной в согнувшегося приятеля. Результат нашей работы увезли с поля на телегах, и мы пошли в свой барак, на нары. Там нас ожидал обед и ужин – одновременно. Дежурные черпали из большой фляги и разливали по нашим мискам что-то мелко нарубленное с кусочками мяса. Чрезвычайно голодные, после работы на свежем воздухе, мы быстро опорожнили свои миски и подобрали остатки из фляги так, что и мыть, в принципе, было нечего – всё и так блестело. На плите дежурные заварили довольно крепкий чай.

Закурили махорочные сигареты из местного «сельпо», от которых, как определил Витька Гречко из Туапсе: кашель до половины расколет, а там дальше сам развалишься! Легли спать, но ещё долго резвились, рассказывали анекдоты, дружным ржанием перекрывая возню и писк крыс, которые себя считали здесь полноправными хозяевами, а нас, естественно, наглыми пришельцами, и если бы не высота нар, то они показали бы: кто в бараке хозяин! На другой день работа уже не казалась такой привлекательной и лёгкой. Болело всё, но особенно спина, руки и ноги в коленях.

«Легче найти: что не болит!» – ворчал Герка Плотников. К тому же похолодало, и мы разожгли костёр, даже два – по обеим сторонам очень длинного поля. А чтобы ещё чем-то компенсировать свой дискомфорт, стали в этих кострах печь картошку.

Зашёл к нам «на дымок» дядька-бригадир. На поле он казался ещё более высоким, и когда размахивал руками при разговоре, то походил на ветряную мельницу. Не в пример местным жителям, он был очень общителен с нами. Тут же выяснилось, что не такие они уж и «местные», так как завезли их сюда не так давно из западных районов Белоруссии.

После войны туда пришла советская власть. И чтобы они там не мешали этой власти строить новую, счастливую, колхозную жизнь как «чуждые элементы», их и перевезли сюда. Они и здесь не состоят в колхозе, а значатся как поселение под названием «Лоборь». Топонимика этого названия никому не известна. А так здесь кругом вполне нормальные колхозные деревни, с местным населением из кержаков, чалдонов и прочих аборигенов. Работая на поле, мы обратили внимание на дальние гулкие выстрелы в тайге и даже автоматные очереди. Мы тут же осведомились у нашего эрудита бригадира.

– А-а, так это «зелёный прокурор», – объяснил он, хотя от этой его реплики нам понятнее не стало. Видя наше недоумение, бригадир продолжил разъяснение: – Здесь же кругом лагеря заключённых.

У многих заключённых очень большие «срока намотаны», что их им и за сто лет не отсидеть, так что терять нечего – бегут в тайгу. Далеко тут не разбежишься, сами видели – кругом непроходимая тайга с диким зверьём и гиблыми болотами.

Пошатается такой беглец, где у местных что сопрёт, а если уж сильно повезёт, так где-нибудь какую-нибудь бабёнку приголубит… и если за лето его не поймают, то на зиму сам явится в лагерь.

– И что потом им бывает?

– А ничего, добавят ещё годков за побег, да и куда им ещё добавлять…

Прошло ещё несколько дней и ночей.

Наступила некоторая адаптация к этим некомфортным условиям нашего быта. Организмы тоже втянулись в работу. То, что выпал первый снег, сообщил Дима Ковалёв, вышедший на свой утренний моцион.

Он принёс большой ком снега и, как сеятель, разбросал его по нарам, вызывая недовольное ворчание и визг просыпающихся ребят. Кое-кто обрадовался, что работу сегодня отменят, но их восторг угас с появлением дядьки-бригадира:

– Ну что, хлопцы, борозды уже распаханы. Немножко похолодало, так от земли даже пар идёт.

Оно и до этого дня было не очень-то тепло, но даже сам вид снега не располагал к оптимизму.

– А что же это «местные» не поспешают на уборку? – задали мы давно вертевшийся у нас вопрос, наблюдая, как дружно и усердно трудятся они на своих огородах.

Бригадир, видать, тоже давно ждал этого вопроса:

– А вы знаете, то, что вы уберёте, всё тут же забирают и увозят. А жителям придётся, что они накопают на своих огородах, целый год есть самим, кормить свою скотину и оставить на семена.

Его обветренное лицо некрасиво скривилось. Он повернулся и медленно побрёл с поля.

Мы продолжили борьбу за урожай, теперь уже с ледяным дыханием севера, а уж если точнее, самого океана, причём Ледовитого.

Развели костры, визиты к ним стали более частыми и продолжительными. Проникновеннее звучали строчки самодеятельного пения: «Дело в том, что мыв субботу не выходим на работу, а у нас суббота каждый день. Если на работу мы придём, на костре все варежки прожжём…» – и всё это на блатной мотив, влияние лагерного окружения, наверно. Как-то не вязалось здесь «взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры – дети рабочих», как и прочие вдохновляющие пошлости.