Для Победы. Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца - Анатолий Приставкин Страница 9

Тут прибежала Туся, ахнула, решив, что мы сами спалили эти несчастные дрова. Вот и выпускай нас из-под охраны, мы, того гляди, и поселок сожжем.

Но тут она увидела меня и осеклась:

– Ох, забыла… Тебя же ищут!

– Кто меня ищет? – спросил я, дурачась. – Не собака ли на помойке?

– Тебя правда ищут, – сказала Туся. – К тебе тетя приехала.

– Какая еще тетя… – Я хотел уже нагрубить и тут вспомнил, что и правда тетя, которая не тетя, обещала приехать. И хоть обещанного три года ждут, а я так и вовсе не ждал, ибо никому из них, из этих, что вокруг, не верил. Но вот приехала, не обманула. А если по правде, то я вовсе ее не забывал, только сам придумал и сам поверил, что забыл и что она мне не нужна. А теперь не знал, рад я или не рад, что она объявилась.

– Ладно, – сказал я Тусе, – приду. Она где? У директора?

– Нет. Она на улице. Ивана Ореховича сегодня нет.

– И не надо. А лучше бы и ее не надо.

Но тут вмешался Мотя.

– Она хорошая… – сказал он.

И другие все стали говорить, чтобы я шел. Может, она конфет привезла или еще чего пожрать.

А Хвостик сказал:

– Серый, ты иди. У нас нет тети, а у тебя есть. Ты потом позови меня, я хочу совсем чуть-чуть около тети постоять.

Я пообещал Хвостику взять его в другой раз, чтобы он постоял около тети, и ушел.

Тетка сидела на крыльце и, завидев меня, поднялась. Может, она ждала, что я брошусь к ней от радости. Но я не бросился к ней и никакой радости не проявил. Я поздоровался и молча ждал, что она скажет. А она будто не замечала моего настроения, была такой энергичной, разговорчивой и все говорила, говорила.

– Вот отпросилась снова и приехала на весь день. И теперь мы можем не толкаться тут, на глазах «спецов» – так их зовут? – а куда-нибудь пойти.

– Куда? – спросил я хмуро.

– А разве некуда? У вас за поселком поле, речка…

– Ну, это далеко, – сказал я.

Хотя я-то знал, что для нас это никогда не считалось далеко, мы туда готовы на дню по сто раз бегать, когда отпускают. Я просто хотел дать тетке понять, что мне не слишком охота куда-то тащиться для ненужных разговоров.

Но тетка напрочь не замечала моего дурного настроения.

Она весело произнесла:

– Не надорвемся. Ваша воспитательница, Наталья Власовна… Ее ведь так зовут?

– Туся, – уточнил я. А про себя добавил: а еще ее дурой зовут!

– Ну вот. Я с ней поговорила. Она отпускает тебя до вечера.

– А обед? – спросил я. – Кто обед отпустит?

Не было такого случая, чтобы кто-нибудь в «спеце» по своей воле пропустил кормежку. Можно оторваться на станцию или в поселок, хоть за это наказывают. Но не дай бог никому прозевать свою пайку. Пайка – дело священное, неприкасаемое, это не объяснишь никакой заезжей тетке. Но она и сама по выражению моего лица догадалась, что разговор ведется о чем-то таком, что не подлежит обсуждению. Это незыблемо, как Уголовный кодекс, о котором нам долбят каждый день.

– Но ведь я… накормлю, – добавила тетка неуверенно.

Подумалось, что мы вообще с теткой на разных языках говорим и никак друг друга понять не можем.

– Ладно, – сказала тетка, поджав губу, и посмотрела на крошечные часики на руке. Как их до сих пор не срезали? – Я тебя все равно подожду.

Одолжила, называется. «Можешь и не ждать!» – чуть не сказал, да спохватился. У нее ведь для меня шамовка там какая-то припрятана. Глупо оставаться в «спеце» без обеда по своей воле, но так же глупо отказаться от тетки с ее шамовкой.

– Пойдем, что ли, – бросил ей на ходу, выскакивая из столовой. Нарочно грубил, пусть она не считает, что если она с шамовкой, то я от нее завишу.

И она, терпеливо ожидавшая меня, наверное, целый час, подхватилась, как девочка, и кинулась догонять, даже не обижаясь на такое мое обращение.

– Ты не думай, – сказал я ей по дороге, – что я пошел, чтобы пожрать на халяву… Я вовсе не из-за твоей шамовки, а сам по себе.

– Я так и не думаю, – ответила она. – Но ты меня эти дни ждал?

– Нет, – сказал я правду. – Не ждал.

– А я приехала… И ты, Сергей, знал, что я приеду. Правда?

Я заметил, что она больше ни разу не назвала меня Сережей. Баба, но поддается дрессировке!

– Не знал, – ответил я. – Откуда мне знать, что ты приедешь?

– Но я же обещала!

– Мало ли кто чего обещает!

– Да, правда, – согласилась она вдруг. – А ты не злись. Меня терпеть долго не придется. Я к тебе последний раз приехала. Завтра или послезавтра мы на фронт отправляемся!

Я мог бы спросить: «На какой фронт?», или «Правда? На фронт?», или «Неужели на фронт!» – как говорят по радио и в газетах, когда провожают на фронт. Но я не спросил и ничего не пожелал. Сейчас воюют все, и девчат тоже гребут, это я знал. У нас в поселке старики и старухи остались. Лишь Наполеончик да директор школы не воюют. Но Уж в финскую что-то у себя в кишках отморозил, он жрать-то по-настоящему не может, оттого, наверное, он и историю не переваривает… В ней дат много! А вот Наполеончик, тот жрет и не подавится, но все равно не воюет. Да и наш директор, Иван Орехович Чушка, тоже не воюет. То есть он воюет только с нами, с теми, кто ему послан в «спец».

И я сказал тетке:

– А Чушку не берут на фронт!

– Та к он же из надзирателей.

– Из… кого?

– Я думаю, что он из лагерников… Словечки-то у него, я в ужас пришла… «Зона»… «Замолкни»… Он и со мной так разговаривал, что я подумала: вот-вот возьмет и арестует.

– Значит, он не директор? – спросил я.

– Ну, как тебе объяснить… – Тетка шла и оглядывалась на дома. Дома у нас в поселке – деревянные избы, и ей, наверное, было интересно. – Он какой-то сдвинутый… Мрачный… Нелюдимый, так?

Я кивнул. Уж мы-то знали, что он и правда чокнутый, а вот как тетка догадалась, она-то его всего один раз видела.

– Потому и не берут, – сказала тетка. – Сдвинулся… На работе… А детей охранять с его специальностью ему сам бог велел. Он же говорит: «Шаг влево, шаг вправо…»

– Прыжок вверх – считается за побег! – закончил я весело.

Тетка покачала головой на мое такое веселье и ничего не сказала.