Обратная сторона радуги - Мария Евдаева Страница 9

Поезд, меж тем, набирал скорость, а тот самый рыжий толстячок, Беньямин Кауфман, спрятав снимок, задремал, положив голову на новенький офицерский рюкзак.

– А теперь прошу любить и жаловать, – говорил доктор биологических наук Рубен Боннер. – Госпожа рибосома, самая скромная из органелл живой клетки. Замечена всего в 1958 году, и пока красавица ДНК позировала со своими крестными отцами Уотсоном и Криком для всех научно-популярных изданий, рибосома работала без передышки.

– Такая малюсенькая, – умилилась девушка в традиционном мусульманском платке и неожиданно модных джинсах.

– А всеми своими белковыми молекулами живая клетка обязана именно ей. Думаю, с гемоглобином, разносящим кислород от легких по живым клеткам или родопсином вы давно «на ты», хотя бы потому, что имеете зрение. А теперь наглядно оценим масштабы деятельности малюсеньких рибосом на примере, скажем, фиброина и серицина. Так, будущее науки, кому из вас о них что-нибудь известно?

Взгляды студентов с надеждой устремились на лохматого парня в зеленой футболке с надписью «World Peace», а тот спокойно принял эстафету:

– Белки, выделяемые железами шелкопряда, на воздухе затвердевают в прочную шелковую нить. Около километра в длину.

– Верно, около километра за какие-то пару дней плетения кокона.

Он окинул взглядом аудиторию. Одна студентка развернула свой шелковый шарфик и разглядывала его так, словно впервые увидела.

– Ну, надо же…

– Если вопросов нет, то желаю всем кашерного Песаха, – и встретившись взглядом с той самой девушкой-мусульманкой, деликатно добавил, – или просто счастливых каникул.

Студенты в приподнятом настроении шумно потянулись к выходу. Только высокая темноволосая девушка осталась на месте. Рубен едва успел отметить, как сильно дочь похожа на погибшую сестру, и сразу утонул в объятиях самой красивой студентки хайфского Техниона.

– Каникулы, каникулы, – на все лады распевала Эсти. – Чур, я за рулем!

– Не возражаю.

– Мама, – позвал Рубен Гросс, вбегая в гостиную, где Хана накрывала на стол, – я пришел. Я друга пригласил на пасхальный седер.

Хана обняла сына, и, в который раз, задала свой риторический вопрос:

– Когда ты, наконец, пригласишь в дом подругу?

– Какие могут быть подруги у офицера-десантника, – привычной полушутливой фразой ответил Рубен. – Ну хорошо, мама, я обязательно подумаю об этом, только не сейчас, мне надо встретить Бени, надеюсь, вы с отцом не против.

– Конечно, нет, дорогой.

Недавно получившая водительские права Эсти Боннер, красуясь, остановила новенький автомобиль своего отца. Почти одновременно подъехал роскошный черный Ролле Ройс, его вместительный салон был как нельзя кстати, потому что оттуда выплыл человек в черной шляпе с холеной бородой, который был до того толстый, что Бени Кауфман рядом с ним мгновенно превратился бы в тростинку.

Даниэль Розальски, которого читатель уже встречал на наших страницах, в свое время изголодавшийся в варшавском гетто, сыскал признание в высших музыкальных кругах Израиля и решил, что теперь при любом удобном случае будет наедаться до отвала. И, надо сказать, оставался верен своему принципу с завидным постоянством.

– Поздоровайтесь, – пробасил он трем уменьшенным копиям Дани Розальски образца сорок восьмого года, высыпавшим из машины и с криком «Шалом!» устремившимся вглубь хорошо им знакомого сада, а сам распахнул дверь супруге, разобнимался со старым другом и вальяжно направился к калитке.

Меж тем подоспели два офицера. Эсти с интересом взглянула на нового гостя.

– Это моя сестра, – без особого энтузиазма представил Рубен Гросс.

– Эсти Боннер, – она церемонно протянула руку.

– Очень приятно, – живо откликался толстячок. – А вы, наверное, родились подарком на Пурим?

– Я родилась подарком на защиту папиной диссертации о сложных эфирах, они же эстеры.

– Остроумно, – согласился Бени.

– Ты что, не видишь, человек устал. – Почему-то недовольно сказал Рубен и вслед за другом скрылся в доме.

А Эсти задержалась, чтобы поздороваться со школьной подругой, жившей по соседству.

Звали её Мастика. Нет, её, конечно, звали Ясмин, но за отвратительную привычку привязываться с расспросами она получила такое прозвище.

– А это кто? – Мастика даже приподнялась на цыпочки от любопытства.

– Братец друга привел.

– Ничего себе друг? – деловито поинтересовалась она.

– Маловат, – Эсти тяжело вздохнула и тоном человека, успевшего разочароваться в жизни, добавила, – все коротышки угрожают мне богатым внутренним миром, житья от них нет.

– Ну, так отдай его мне.

– Отстань, Мастика.

– Слабо тебе просто такого охмурить, – усмехнулась Мастика. – Десантник…

– Мне?!

– Скажешь, нет?

– Завтра будет бегать за мной, как хвостик.

– Очень талантливый парнишка, – рассказывал Даниэль о своем ученике, – и приглашают не куда-нибудь, а на конкурс имени Венявского, для скрипача это событие, да еще и какое. Командир части все понимает, обещал увольнительные. Но не могу я ехать в Познань, столько времени прошло, а мне до сих пор не по себе от мысли еще когда-нибудь отправиться в Польшу. Мы ведь тогда с братом уцелели, я так радовался, что хоть он у меня остался, а эти… они его убили в Кельце во время погрома, свои, поляки, друзья, соотечественники… Он старшим был, меня спрятал, а сам пытался остановить нелюдей. И это через год после войны. Нет, не я могу ехать в Польшу. И оставить Эли без поддержки тоже не могу. Как быть, ума не приложу…

– Вот положение, – Рубен отлично помнил свое нежелание отправиться в Европу тогда в шестьдесят третьем, поэтому не досаждал старому другу ни советами, ни уговорами, а только внимательно слушал и помалкивал. К кому еще Дани отправится со своими переживаниями? Напряженная неделя обороны кибуца, защита Иерусалима бок о бок весь последующий год сделали принципиального безбожника и ревностного иудея на редкость крепкими друзьями, которые, в память о кибуцной юности, большие праздники всегда отмечали вместе, хотя первое время вдоволь поспорили об их значении.

– Точной даты египетского Исхода никто давно не помнит, – говорил Рубен. – Зато как удачно считать ею четырнадцатый день Нисана, время, когда созревает ячмень, а днем дарования Торы через пятьдесят суток назвать время созревания пшеницы, чтобы собрать урожай к празднику и сделать все необходимые пожертвования. А запрет на всяческие увеселения именно на эти пятьдесят дней напряженных сельскохозяйственных работ, как будто в память об ожиданиях у горы Синай, разве случаен? Предки были не дураки, но вместо того, чтобы гордиться принадлежностью к такому прогрессивному обществу, ты упрямо продолжаешь верить в сказки.