Часы зла - Аллен Курцвейл Страница 9

— На сто процентов не уверен, возможно, это подделка, — предупредил меня он.

Я осмотрел герб. Щит с изображением некоего вымышленного зверя, вцепившегося когтистыми лапами в открытую книгу, внутри которой виднелась еще одна книга. Внизу ленточка, по ней вьется какая-то неразборчивая надпись на латыни, по-видимому, девиз.

— Что-нибудь еще?

— В пятидесятые этот парень был членом шикарного теннисного клуба на востоке.

— Трудно представить его с ракеткой.

— Ну, главное тут престиж. По крайней мере теперь ты знаешь, что он вполне в состоянии оплатить твои труды. — Нортон сгреб со стола все остальные распечатки, уложил их в папку и протянул мне. — Вот и все, что удалось нарыть на Джессона, запятая Генри, Джессона запятая Г. и Джессона запятая Г. Дж.

— Но он в конце имени добавляет еще и «третий». Есть что-нибудь по Джессонам номер один и два?

— Ничегошеньки. Хотя и удалось отыскать уже не существующую ныне компанию под названием «Металлолом Джессона», но нет никаких причин усматривать здесь связь. Был также некий Джессон, взявший в заложники четырех человек на окраине Такомы, вот только звали его Даррел. Нет, конечно, я мог бы копнуть и поглубже, будь у меня номер его карточки социального страхования или дата рождения, но…

— Не надо, не стоит. Хочу свести все эти вторжения в частную жизнь к минимуму.

Вернувшись на работу после ленча, я первым делом позвонил в отдел периодики и попросил отложить для меня все издания, где были опубликованы статьи Джессона. А пока они готовили для меня эти материалы, решил заняться генеалогией.

— Фин, ты не поможешь мне разобраться с одним геральдическим рисунком?

— Это не рисунок называется, Шорт.

— Ну, хорошо, тогда со щитом.

— Ай-ай-ай! Ты ведь уже давно здесь работаешь, Шорт. Это положено называть гербовыми щитами.

В книжном мире всегда хватало самодовольных педантов. Возможно, именно поэтому Финистер Дэпплс решил выделиться среди остальных и претенциозно вставлял в речь типично английские словечки. (Ну скажите, много ли уроженцев Нью-Йорка говорят «Ай-ай-ай»?) А ведь Финистер родился и вырос в трущобах Бруклина. И если б я придумывал ему герб, тот бы представлял собой скрещенные бейсбольные биты и вставших на задние лапки тараканов на фоне потрескавшейся бетонной стены.

После того как я признал свою ошибку, он продолжил расспросы:

— Так, давай по порядку. Этот гербовый щит, о котором идет речь, он украшен каноническими геральдическими знаками? — Во избежание дальнейших издевок я протянул ему распечатку. — А более четкого изображения у тебя нет?

— Увы.

Брезгливо морщась, он осмотрел герб.

— Видишь эту волнистую линию? Она является знаком незаконнорожденности. Твой гербовый щит принадлежит внебрачному ребенку или человеку, у которого кто-то из предков был незаконнорожденным. Есть одна довольно любопытная статья в… — Тут Фин умолк, заметив, как я украдкой поглядываю на наручные часы. — Если ты ограничен во времени, Шорт…

— Извини.

К счастью, профессиональный интерес взял у него верх над спесью и раздражением.

— Видишь этого василиска? — продолжил он, указывая кончиком карандаша на фантастического зверя. — Создание наделено невероятной злобой и жестокостью, опасно для всех, кроме одного зверька — ласки. Вообще-то довольно распространенный образ. Но что меня смущает, так это девиз, который он держит в когтях.

— Книга в книге?

— Никогда прежде не видел ничего подобного. — И Фин принялся перелистывать справочники: «Геральдика» Бёрка, «Британский геральдический устав». Но все без толку. Девиз явно поставил его в тупик. — Откуда ты его вообще взял, а, Шорт?

— Ты что, полагаешь, это подделка?

— Да нет, ничего подобного. Наверняка не признан Геральдической коллегией, но это еще не означает, что герб — фальсификация. К сожалению, у меня нет сейчас времени продолжать изыскания, но ведь и ты, похоже, куда-то торопишься.

Проигнорировав этот подкол, я спросил, важно ли здесь латинское изречение.

— В чисто геральдическом плане — нет. Все эти лозунги и девизы не входят в число обязательных элементов, а потому каждый владелец волен изменить надпись.

— А ты знаешь, что она означает?

— Sapere aude. Кажется, это из Канта. Лично я перевел бы так: «Осмелился знать».

Я поблагодарил Фина за помощь и помчался в отдел периодики, где для меня уже подготовили подборку. До назначенной встречи оставалось не более получаса, а потому я мог лишь бегло просмотреть писанину Джессона.

Первая статья, «Современные корни в исторической прозе: Исследование на примере французской новеллы восемнадцатого века», являла собой какие-то маловразумительные и малоинтересные рассуждения о литературном наследии и предварялась эффектным эпиграфом, взятым Джессоном из письма другого Генри Джеймса:

«На мой взгляд, „исторический“ роман, даже в случае столь деликатного подхода, как у вас, фатально обречен стать дешевкой… Вы можете собрать массу мелких фактов из картин, рисунков и документов, сколь угодно долго и тщательно собирать предметы старины и материалы, относящиеся к той или иной эпохе. Но отобразить реальность все равно не получится, это почти невозможно. А отсюда неизбежно напрашивается лишь один выход: изобретать, выдумывать. Постараться представить, как работало в ту эпоху человеческое СОЗНАНИЕ, изобразить душу и чувства человека того времени, его горизонты, его видение мира, в котором не существовало и половины тех вещей, которыми пользуемся мы сейчас. И оттого весь наш современный мир как бы перестает существовать… Вы должны все время упрощать, вот к чему сводится tour de force, [14]и даже тогда в результате все равно получатся надувательство».

С этим трудно было не согласиться. Лично на меня историческая проза всегда производила впечатление костюмированного бала. И Джессон поступил, по-моему, крайне неумно, предварив статью этой цитатой из суждений своего тезки. За этим явно просматривалось его желание покрасоваться, приобщиться к великому имени, что никак не улучшало содержание оригинала. За эпиграфом из Генри Джеймса следовал второй. Джессон писал (я тут же внес эту запись в свою книжку) следующее:

«Если следовать логике Томаса Манна, утверждавшего, что „время есть не что иное, как среда повествования“, разве не должны мы сделать все от нас зависящее, чтобы повернуть вспять стрелки часов, управляющих литературой?»

Этот риторический вопрос настолько смутил меня, что я уже начал сомневаться, стоит ли мне работать на автора данной статьи. Я сидел и раздумывал, есть ли смысл просматривать «Уличные вирши и песенки в творчестве литературного компилятора Джонсона» и «Пигмалионизм и повествовательная жизнь вещей», как вдруг на плечо мне опустилась рука. Я вздрогнул и обернулся.