Жизнь цирковых животных - Брэм Кристофер Страница 9

– Гонорар пришел в понедельник. – Джесси получала его чеки, платила по счетам и вела дела с американскими банками. Кроме того, она писала за Генри письма, сдавала в прачечную белье, покупала продукты и следила, чтобы его квартиру как следует убирали. Сегодня она вдобавок выступала в роли посредницы при покупке наркотиков.

– Прости, дорогая. Когда работаю, забываю обо всем. Даже если пьеса уже раскручена, и можно играть хоть во сне. Вот только спать я не могу, потому-то мне и нужно это. – Он похлопал ладонью пакет с Микки-Маусом.

В дверь постучали. Миранда, костюмерша, пришла за фраком, брюками и цилиндром.

– Джесси, дорогая! – Генри поднялся, помахал в воздухе руками, все еще покрытыми кольдкремом. – Не могла бы ты?…

Она обошла его сзади, обхватила руками и расстегнула пояс, а потом и молнию. На миг она превратилась в Генри Льюса, снимающего с себя штаны. Порой она забывала, что Генри не высок, лишь на полголовы выше нее самой.

– Что скажешь, Миранда? – спросил Генри (тем временем он/она/они выступили из брюк Хакенсакера). – Правда, публика сегодня чудовищная? Вечер пятницы, понабилось народу из Нью-Джерси. Им что театр, что телик.

Генри было слегка – а может быть, и не слегка – за пятьдесят, но он сохранил мускулистые ноги юноши, гораздо красивее, чем у Фрэнка. Однако «боксеры», в точности как у моделей на Таймс-сквер, разочаровали Джесси. Актер мог бы одеваться экзотичнее.

Она отдала костюм и рубашку Миранде и вернулась в свой угол.

– Что толку плакать над разлитым молоком, – продолжал Генри, вновь усаживаясь за стол и промокая лицо. – Хреновый вечер позади, впереди уикэнд. Потому-то мне и нужно сегодня отключиться: чуют мои яйца, завтра предстоит пройти через все это еще раз, и в воскресенье дважды.

Слова «хреновый» и «яйца» указывали, что Генри выходит из роли Хакенсакера. Он стер с лица кольдкрем. Из-под грязновато-бежевой маски проступило вытянутое, мрачное, очень мужское лицо. Только с расстояния в двадцать футов его резкие черты казались красивыми. Вблизи и на кинопленке Генри выглядел на свой возраст, особенно выдавали его набрякшие веки.

Присмотревшись к своему отражению, актер взлохматил обесцвеченные волосы «Хакенсакера», пытаясь вернуть себе собственный образ.

– Извини, дорогая, я на минутку в душ. На минуточку. Встретимся у дверей.

– Конечно. Извини, – забормотала Джесси, краснея. Уж не думает ли Генри, будто Джесси привлекает его нагота? У актеров свои понятия о скромности. Только что она снимала с него штаны, а три года назад видела голым на сцене лондонского театра в любовной сцене с Ванессой Редгрейв в «Антонии и Клеопатре».

В коридоре Джесси быстро раскланялась с Томом и Джерри, Принцессой и остальными – труппа разбегалась по домам. На прошлой неделе Генри объяснял ей, что, живя «жопой к жопе», на репетициях, премьерах, от спектакля к спектаклю, все наживают клаустрофобию и хотят как можно скорее рассыпаться в разные стороны, передохнуть от парникового эффекта вынужденной близости. Со временем они могут снова стать друзьями. Освободившись от грима и костюмов, актеры не сохранили ни малейшего признака «звездности», но казались более реальными, чем обычные люди, словно жили интенсивнее.

Наконец появился и Генри, в аккуратно застегнутых небесно-голубых джинсах и такой же куртке. Так он одевался, должно быть, в двадцать лет в Королевской Академии Драмы, а потом в Шекспировском театре.

– Микки не забыл? – спросила она.

– Ни в коем случае! – рассмеялся он, похлопывая карман куртки.

Хорошо хоть, удалось его рассмешить.

Горсточка поклонников караулила у выхода – и это в пятницу вечером! В первые недели их были десятки, но постепенно завзятые театралы рассеялись, остались только эти старомодные охотники за автографами.

– Генри! Классный спектакль! – выкрикнул человек лет сорока с тонкой, словно выведенной карандашом, линией усиков на верхней губе – усики Джона Уотерса [10]без его чувства юмора. Рядом с усатым – пожилая дама в иссиня-черном парике, тощий подросток с волосами, разделенными на пробор, и пухлая молодая женщина в красном вельветовом плаще. Выходцы из прежних десятилетий – впрочем, ни один современный человек не станет дожидаться «живых» актеров у выхода из театра. Все равно, что ждать, пока из телевизора вылезет телезвезда.

– Да. Спасибо. Молодцы, что пришли. Вы очень добры, – бормотал Генри, расписываясь в альбомах для автографов, на афише и на фотографии из журнала. – Всего доброго. Спасибо. Да. Пока-пока. – Приподняв руку, он слегка, по-королевски, изогнул запястье.

Невелика слава, но и с ней Джесси грустно было расставаться, когда они с Генри двинулись дальше по улице. Чем дальше они отходили от театра, тем меньше шансов, что кто-нибудь еще узнает Генри Льюса. Она хотела, чтобы люди обращали на Генри внимание, чтобы они знали его, любили, восхищались, и гадали, кто же она, таинственная женщина, спутница «лучшего Гамлета своего поколения».

Увы, бедный Йорик, он быстро стал анонимом. Даже в Сити-банке, на углу Девятой и Сорок второй, где всегда толпятся актеры и студенты-театралы, никто не глянет дважды на затянутого в джинсу коротышку средних лет, который набрал свой пароль на автомате и строит перед экраном рожи – рыбьи глаза, жабий рот, – дожидаясь денег.